От Монтеня до Арагона - [187]
Наконец, чувственным было и его восприятие городов. Другие заядлые путешественники запоминали поразительные ансамбли или искали в каком-нибудь городе предлог для социологических умозаключений, абстрактных обобщений — не так Валери Ларбо. Он город впитывал, заставлял его обнажить свою сокровенную сущность, украшал его поэтическими ассоциациями, которые тот в нем пробуждал. Для того чтобы достичь этой интимной близости, выдающей чужестранцу беззащитную сердцевину города, Ларбо нуждался в женщине. Так, Эдит и Квинни подарили ему Челси, пригородную деревню, которая влилась в гигантский Лондон, но сохранила, как драгоценный след прошлого, прихотливо извивающуюся церковную улицу, и церквушку, окруженную остатками погоста, и дом, где жил вещатель и ворчун, пророк культа Героев, несносный и великий Карлейль[713]; Челси — столицу английской словесности до пришествия Вирджинии Вульф и Литтона Стрэчи[714], когда литературный центр переместился в Блумсбери[715]; Челси, где круглые синие таблички с белыми буквами напоминают, что здесь жили Джордж Элиот, Данте Габриел Россетти[716]; Челси — «плющ и стекло, нежно-розовый цвет кирпича, покрытого темным загаром, мало-помалу впитанным из дымного воздуха». Или Лиссабон — величавые пальмы, рынок, с его непроходящим праздником в желто-зеленом сиянии сотен ананасов, подвешенных, как венецианские фонари, и Авенида, и площадь Камоэнса, с ее прохладной тенью под деревьями, на которых щебечут птицы. Или еще Аликанте — аликантское «убежище», идеальное место для работы.
О да! Все это так; да, Валери Ларбо был чувственным эрудитом, гурманом, который упивался женщинами, городами и поэтами, но в нем было и нечто большее — он был одним из лучших прозаиков первой половины нашего века, писавшим с той естественностью, с той продуманной небрежностью, которая нередко заставляет вспомнить Монтеня, другого великого человека, знавшего цену удачно выбранной и к месту поданной цитате; Валери Ларбо был утонченным живописцем не любви-страсти, но любви- наслаждения, искусным портретистом женщин, юных девушек и детей, которому найдется немного равных и который внушает читателю чувство зависти к жизни, озаренной сиянием красоты; и, главное, — критиком с безошибочным вкусом, все знавшим, владевшим многими языками, переводившим Сэмюэла Батлера и Рамона Гомеса де ла Серну, читавшим одновременно Овидия, Вергилия, Сенанкура, Сент-Эвремона, Вилье де Лиль Адана, Поля-Луи Курье, Байрона, Паскаля, «Медею» Корнеля[717]. Ум его был так отлично оборудован, что мало-мальски образованный читатель то и дело обнаруживает в его текстах какую-нибудь зажатую между двумя фразами литературную аллюзию, стыдливо притаившуюся цитату. Это подчас напоминает мать Пруста, которая, умирая, цитировала Расина и Лабиша[718] или самого Повествователя, который, чтобы воспеть отроков, обращается к юным красавицам из хора «Эсфири»[719]. «Мне придется дать ему телеграмму по-французски, — пишет Ларбо, — и есть надежда, что по дороге от Торенто до Неаполя моя французская телеграмма превратится в нечто роскошное и неожиданное…» В нечто роскошное и неожиданное? Шекспир, «Буря», очевидно. Но Ларбо этого не уточняет, предоставляя нам самим удовольствие открывать внутренние связи его текста с мировой литературой, и так на каждой странице.
Теперь, перечислив все его достоинства, нарисуем поточнее портрет этого литературного мэтра, который отнюдь не был петимэтром. И мы признательны Бернару Дельвайю, как и некоторым другим, задавшимся целью восстановить истинный образ «этого Монтеня молодежи». Ибо Валери Ларбо, из кокетства и скромности, набросал весьма забавную карикатуру на себя, которая, однако, в глазах потомства деформировала его подлинный облик — это А. О. Барнабус, миллиардер и поэт, чье полное собрание сочинений, то есть рассказы, стихи и дневник, написал Ларбо. Если подумать, не так уж нелепо представить себе Валери Ларбо этаким двойником Барнабуса. Сын богатейшего владельца целебного источника Ларбо-Сен-Лорр в окрестностях Виши, очень рано осиротевший, он, достигнув совершеннолетия, получил в наследство от отца если не капитал, то солидную ренту. Мать, женщина суровая, однако относившаяся с уважением к его таланту, правда учредила опекунский совет, но тем не менее еще совсем юным Ларбо располагает деньгами, позволяющими ему вести жизнь миллионера-космополита, путешествовать, переезжая из Флоренции в Стамбул, из Стокгольма в Мадрид, неизменно в сопровождении какой-нибудь эфемерной, элегантной и (на известный период) обожаемой спутницы, довольной, что ее возлюбленный — это человек, который… Который что? О, в нем было немало намешано, «но прежде всего — и это самое главное — качество чрезвычайно редкостное, ставящее его на социальной лестнице выше любого вельможи, любого миллиардера: он был поэт».
