От Копакабаны до Амазонки - [88]

Это случилось в высшей точке движения средних городских слоев, опирающихся на растущую отечественную промышленность, движения, поднявшегося в качестве «реакции на невыносимое засилье кофейных компаний и их покровителей из международных банков…» (Селсе Фуртаду).

Став независимой (1822 г.), Бразилия за время империи (до 1889 г.) добавила к сахару кофе и сменила португальцев на англичан. Макс Леклерк после поездки по стране в конце XIX века писал:

«Английский капитал в Бразилии достигает примерно двух с половиной миллиардов фунтов стерлингов в торговых фирмах… Англичане — люди хорошо осведомленные и заключают самые выгодные сделки; однако английская компания владеет железной дорогой Сантос — Жундиаи… Это самая хищная железнодорожная компания в мире. Англичане хозяйничают на финансовом рынке Рио, с цинизмом регулируя курс…»

Лозунг с тех пор не изменился: «Эксплуатировать природные запасы нетронутого края для выгод европейской торговли».

С установлением республики в 1889 году кофе торжествует над сахаром и «то, чем были англичане во времена империи, стали американцы при республике. Полюс притяжения капиталов также сменился и расположен теперь вблизи Вашингтона». Эрик де Край, остановившись в Рио, записывает в 1928 году:

«На крупных предприятиях идет грызня между англичанами и американцами. Последние занимают понемногу все первые места, что даст им наибольшее влияние в Бразилии».

И дальше:

«Печатание банковых билетов поручено американской «Бэнк-Ноутс компани» в Рио».

Всемирный кризис 1930 года, выплеснув на поверхность средние классы и лейтенантов, приведет к власти Варгаса, вопреки оппозиции кофейных магнатов, фазендейро и их зарубежных союзников (весьма довольных ситуацией), при поддержке нарождающейся бразильской промышленности, нетерпеливо ожидающей своего часа. Варгас, оказавшись в центре сплетения этих противоречий, начнет одной рукой поддерживать кофе, другой — отечественных промышленников и в 1937 году объявит себя диктатором. Появляется типично бразильская перерабатывающая промышленность; Варгас сажает в тюрьму, какое-то время покровительствует «зеленорубашечникам» — местным фашистам, но также строит города, плотины, дороги, развивает авиацию, осушает болота, устанавливает тайное голосование, дает женщинам право голоса и даже проводит в жизнь серию социальных законов. С 1929 по 1937 год национальная бразильская промышленность увеличилась на 20 процентов — тем самым она доказала свою жизнеспособность, а национальный доход возрос на 18 процентов. Воспользовавшись началом второй мировой войны, Варгас начинает развивать отечественную тяжелую индустрию: получает от американцев заем в 40 миллионов долларов на строительство «Вольта-Редонда», первого сталеплавильного завода в Латинской Америке. Национализм уже не только идея.

В 1945 году Варгас низложен. К моменту его изгнания все противоречия 1930 года еще налицо. Отечественная промышленность выросла, национальное движение расширилось, но у фазендейро — как у сахарных, так и у кофейных — позиции по-прежнему сильны. Варгас придерживался политики сосуществования, лавируя между растущими силами национальной буржуазии и латифундистами, тесно связанными с экспортерами (основной их вотчиной остается Рио — главный склад Бразилии), в свою очередь являющимися компаньонами иностранных фирм. В 1945 году, закончив войну, Соединенные Штаты становятся могущественными, как никогда, и Варгас уже не в силах удерживать равновесие: латифундисты одерживают верх над буржуазией. Колонна броневиков у дворца следит за его отречением.

Он вновь вернется в президентский дворец в 1951 году на гребне массового движения избирателей. Армия не шелохнется. Через какое-то время Жетулио Варгас, «отец народа», вновь зажат между двух огней национальной буржуазией, поддерживаемой народом, и консервативным триумвиратом: латифундистами, экспортерами и американскими филиалами. Варгас пытается опереться на молодую бразильскую промышленность, но отвергает помощь народа, пробует ограничить вывоз иностранных сверхприбылей, выявить уклоняющихся от налогов и мошенников, создает «Петробраз» и одновременно ищет общий язык с американскими компаниями, например обещая не покушаться на их монополию по продаже бензина, уговаривая их взамен прекратить поддержку латифундистов: пытается расколоть триумвират. Но трехглавый союз консерваторов уже обрел своего выразителя в Карлосе Ласерде, который не даст расчленить ассоциацию. Джон Кеннеди, покамест сенатор, станет впоследствии первым президентом США, который поймет, что опираться на фазендейро — значит обречь себя на защиту самых ретроградных позиций, на застой, рождающий новые Кубы. И который погиб, быть может, из-за того, что пытался найти выход из этого застоя. Для Жетулио обратиться за помощью к народу значило перейти грань, значило порвать со всемогущими американцами и рисковать конфликтом, даже гражданской войной. Опереться на американцев значило признать латифундистов… Он так и не смог сделать выбор, приведя себя тем самым к политической смерти. Трескучая кампания в прессе, развязанная Ласердой, вываляла его в грязи, ухватившись за какой-то скандал; против президента восстали военно-воздушные силы, их поддержали моряки, наземные войска выжидали. Жетулио покончил с собой — единственный выход из создавшегося тупика, нацарапав несколько слов перед тем, как пустить себе в сердце пулю: «Я оставляю свою смерть ликованию врагов. Жалею только, что не успел сделать для униженных всего, что хотел». Но главное — он оставил впечатляющее послание к народу, письмо-завещание, ставшее манифестом национализма: