От Копакабаны до Амазонки - [52]

Иезуиты попытались бороться с полигамией, но у них просто ничего не вышло. Их изгнали из колонии, правда по другим мотивам.

Сахар и рабство разлагали все. Белые жены сеньоров, заключенные в своих башнях, были тоже рабынями. Они выходили замуж в 12–14 лет, быстро жирели от сахара и безделья, словно крестьянки, курили трубку, в 25 лет теряли зубы и постоянно дрожали перед своими мужьями-властелинами. Это был другой полюс животного блуда… Еще и по сегодня фазендейро, особенно на северо-востоке Бразилии, живут по старой пословице колонии: «Для женитьбы — белая женщина, для любви — мулатка, для работы — негритянка». Сегодня белая жена бразильского помещика принимает гостей, показывает свои драгоценности и социальную значимость мужа, мулатка плодит батраков, черная работает на кухне и ухаживает за детьми белой… Чем общество ближе к рабовладению, тем страшнее доля женщины…

Это распутство в эпоху, когда Европа выходила из тьмы инквизиции, не могло не наложить печать на все бразильские нравы. Сегодня, как и вчера, в ней царствуют свободы, неизвестные в туманной Европе.

Конечно, распущенность баронов сахара была привилегией лишь узкого круга высшей аристократии, гангренированной рабовладением. Однако и в народе ригоризм, как в социальном, так и в половом плане, никогда не был популярен. Смешение рас явилось самым очевидным результатом примера, преподанного сверху. Нравы сахарного северо-востока распространились на всю страну. Бартон свидетельствует, что в середине прошлого века он нашел в штате Минас городок, где из 5 тысяч жителей только две семьи были чисто европейской крови.

Результат? «Местный житель, — отмечает Жильберто Фрейри, — несет в себе смесь кровей трех рас, в других местах враждебных между собой: белой, индейской и негритянской». И может быть, путь, приведший к столь моральному результату, в какой-то мере оправдан: ведь дело шло о выборе между фривольностью и гражданской войной…

Но не следует ни в коей мере считать, что отношения между хозяевами и рабами отдавали идиллией. Видами и формами наказаний, которым рабы подвергались за малейшую провинность, можно было бы наполнить целый музей жестокостей. Невольников нещадно били плетьми и палками, вырывали у них зубы, живыми привязывали к дулу пушки, кастрировали, выкалывали глаза… При случае жена хозяина добавляла к садизму мужа свою истерическую ноту: вышибала каблуком слишком белые зубы мулатки, вырывала у юной негритянки ногти, обваривала уши и лицо, отрезала груди… Если белую жену охватывала ревность к рабыне, она вырывала у нее глаза и… подавала на десерт своему любвеобильному супругу…

Негры бежали в леса, кончали с собой («Душа но смерти возвращается в Африку»), поднимали бунты. Более того, когда представлялась возможность, они активно поддерживали общие освободительные движения эпохи. Так, отряды из негров, снаряжаемые и содержавшиеся за счет негритянских содружеств, участвовали в войне против голландцев. В боях отличались целые корпуса черных, за что их благодарил сам король Португалии…

Но негров продолжали убивать и после всего этого. Хотя бы из-за того, чтобы овладеть их скотом. И отношения между плантаторами и черными работниками отнюдь не смягчались…

Что остается от нравов той эпохи сегодня? Прежде всего предрассудки и немного расизма, к чему мы еще вернемся. Но в особенности, как это ни парадоксально, какая-то особенная, чисто бразильская нежность, душевная теплота, которую распространяет вокруг себя простой человек Бразилии. Он ведет себя так, будто хочет сказать: каждый должен заботиться о другом, ибо все мы перенесли раны и муки. И в то же время как обратная сторона той же медали, как следствие тех же причин сумрачная подозрительность. Здесь нельзя, в особенности если вы европеец, быть небрежным с таможенным чиновником, проявлять высокомерную снисходительность к лифтеру, допускать нервозность в разговоре со служащим. Это обязательно вызовет подозрение, что вы все еще третируете их как невольников. Они не терпят ничего, что может хоть как-нибудь напомнить им времена рабовладения. В этих условиях нетерпеливый иностранец, более стремящийся к быстроте, чем к человеческим контактам, не встретит понимания. Да, необходимо более четырех поцелуев, чтобы стереть след одной пощечины…

Сыну сеньора с раннего возраста придавали на роль компаньона по играм маленького негра. Зверства, которые чинили хозяева над рабами на глазах барчука, быстро развивали в нем садистские страсти, вкус к извращенности и деспотизму. Он бил, мучил, истязал своего несчастного «компаньона». Таким образом, и наследник сеньора с пеленок формировался как ничем не ограниченный властитель над своими людьми и землями. Далекая корона не требовала от своих представителей в колонии ничего, кроме сахара…

Колониальный сеньор на своей земле, со своими рабами и вооруженной стражей, со своей сахарной мельницей, своим кюре, своей церковью и своим гаремом был полным феодалом. Он пользовался на своей территории даже правом неприкосновенного убежища, как в других местах это возможно лишь в храме… Земельный собственник сочетал в себе меч и правосудие, закон и полицию, короля и бога. Он царствовал. Губернаторы, институт которых был введен позже, вынуждены были считаться с ним так же, как и император, которого он интронизировал в Рио-де-Жанейро. Сеньор-землевладелец переживет регентство, империю, республику, две мировые войны, уступив на протяжении целых эпох лишь какие-то десятистепенные крохи своих неограниченных прав, оставаясь, как и три столетия назад, надменным и всесильным. Сегодня, как и вчера, он ревниво держится за свою власть, до мозга костей пропитанный сознанием своего могущества и безумный от заносчивости. Он ведет настоящие длительные и кровопролитные войны из-за наследства, из-за быка, который случайно забредет на плантацию соседа, по любому другому поводу. В эти битвы он бросает батраков и зависимых от него крестьян, наемных убийц и даже членов собственной семьи… Словом, это Монтекки и Капулетти сахара!