От Копакабаны до Амазонки - [4]

Этот ритм увлекает, поглощает. Так он увлек и меня. Так он увлек и рыжего длиннолицего американца, обвешанного фотоаппаратами. Он стоял некоторое время в оцепенении, а потом вдруг стремглав бросился в кружившийся хоровод, забыв о своих расовых предрассудках. Он был увлечен ритмом, который подмывал его, распалял его внутренности, кружил ему голову и в итоге завладел им ранее, чем даже проник в него…

Этот заколдовывающий ритм объединяет в одном и том же трансе и оборвыша метиса, ночующего на пляжах Копакабаны и презирающего дворцы, и златокудрую супругу магната из Сан-Паулу, и смуглолицего продавца лотерейных билетов, и секретаршу из французского посольства, и инвалида, который по случаю Карнавала покрыл свою деревянную ногу сусальным золотом, и толстую негритянку, гремящую бесчисленными украшениями из медяков и стекляшек. Это ритм, бросающий в единый трехдневный хоровод все, что живет и дышит. Это ритм единения.

Все сплавляется в пламени этого первородного ритма.

И в течение трех дней городом владеет огромная, потрясающая, все поглощающая, все покоряющая радость. Три дня, в которые только хирурги и их пациенты, только что родившие матери и их младенцы остаются пригвожденными к повседневным заботам. Три дня, когда алкогольные напитки запрещены, а церкви, как и булочные, закрыты. Три дня, отдаваемые исключительно радостям бытия, три дня как лесенка в рай, три важнейших дня!

Глава III ЗДЕСЬ МОЖНО ЖИТЬ БЕЗ ДЕНЕГ, НО БЕЗ «ЖЕЙТО» — НЕЛЬЗЯ

Именно здесь познал я странную сторону существования.

Поль Клодель[8]

Я не хотел предаваться всеобщему культу Карнавала и утром следующего дня в легком костюме и с полотенцем на плече отправился на пляж. По пути увидел немногочисленных подражателей моей затеи, также отдавших предпочтение океану.

Однако искупаться так и не пришлось — слишком опасными были волны. И вообще, как я убедился на личном опыте, купание в Рио чаще всего состоит лишь в том, что полуобнаженные люди, расположившись на пляже под зонтами, занимаются болтовней, косо поглядывая на бушующие валы…

Бразильское солнце… Оказалось, что и час пребывания на пляже обошелся мне дорого: я ушел с обожженной спиной, спаленными руками и ногами, с больной головой. И для всех этих бед было достаточно лишь отраженных лучей, ибо я, как и все, лежал под зонтом. И не мудрено: было плюс 37 в тени — ведь тропик Козерога отсюда всего в шестидесяти километрах…

В центре города, на авеню Рио Бранко, как в печи. Густая и флегматичная толпа теснится лишь на теневой стороне. Люди идут в оба направления по одному тротуару. Толкотня, хаос. Во мне срабатывает условный рефлекс парижанина — найти место попросторнее. Перебегаю на другую сторону авеню, едва не попав под автомобиль. Но на противоположной стороне сразу же вынужден опереться о стену — от жары закружилась голова. Пот струится не только по спине и животу — тяжелые капли падают даже с бровей. Да, здешнее солнце имеет свои резоны, которых западный рассудок не знает…

На пятом этаже здания Национального агентства прессы влетающий в открытое окно ветерок несколько освежает меня. Я расстегнул воротник легкой куртки, которая уже перенесла свою краску на сорочку, и отдышался.

Внизу, по пяти параллельным лентам шоссе, идущего бордюром по краю залива, бегут разноцветные легковые и грузовые автомобили. Поток машин катится между угловатым монументом в честь павших во второй мировой войне бразильцев и десятиэтажными зданиями Глории и Ботафого. А потом автомобильная змея вдруг ныряет под моррос — одну из тех голых и обрывистых гор, которые, словно клыки, стоят на перекрестках Рио. Никакой другой город в мире не представляет собой такого замысловатого сочетания небоскребов, моря, пробитых в граните туннелей и триумфальных магистралей, рассчитанных на пять-шесть рядов машин. От подножия тысячедвухсоттонной статуи Христа, вознесенной в 1931 году на семисотметровую высоту горы Корковадо, другие горы кажутся коленопреклоненными слонами, остатками доисторической эры. Это как бы случайно разлегшееся стадо гигантских животных. II здания Ботафого, Фламенго, Ипанемы, Леблона выглядят как россыпи спичечных коробок, без порядка застрявшие между лапами и телами заснувших чудовищ. Район Копакабаны отсюда не виден. Но и со стороны океана, если смотреть с одного из тротуаров Копакабаны внутрь города, его скалистого пейзажа тоже не увидишь — мешают громады ближних зданий.

Рио — это как бы играющие между собой в прятки на песчаном прибрежье билдинги, люди и божественные горы. Нигде, может быть, небоскребы так не оправдывают себя, как здесь. И это стремление ввысь армированного бетона и стекла, этот расцвет вертикалей в погоне за гранитными вершинами гор, это выравнивание по высоте чрезвычайно подходит к пейзажу, к здешнему чередованию освещенных и затененных мест, к грубо обрубленным скалам.

Но есть в пейзаже Рио и другое. Над многоэтажными современными зданиями белого города отовсюду как бы нависают лачуги из картона и разрезанных бочек. Эти жилища бедняков беспорядочно лепятся по голым склонам гор, теснятся на вершинах моррос — вплоть до самого центра города… Треть населения Рио ютится в этих фавелах. Миллион кариокас