От каждого – по таланту, каждому – по судьбе - [14]

Желание знать всё о любимом поэте и возникает, кстати, потому только, что мы любим его творчество, что нам дороги многие его строки. Знать всё, например, о Ф. Гладкове или А. Мариенгофе никому неинтересно, ибо никчемно их литературное наследие, а вот знать всё о героях нашей книги, вероятно, захотят многие, потому что речь в ней пойдет о корифеях нашей русской словесности.

Кстати, разграничение поэзии и личности, стихов и поэта затруднено традицией русского литературоцентризма, «природой жизнетворческого мифа и настойчивым биографизмом канонизаторов» (А. Жолковский).

Вообще говоря, любое рассуждение о чтимом всеми поэте, так или иначе касающееся его жизни, является еще одной (часто неуклюжей) попыткой сотворения очередного мифа о нем. Поэтому нет ничего удивительного, что наблюдается жесткая положительная связь между интересом к творчеству поэта и числом созданных о нем мифов. В определенной мере это облегчает нашу задачу хотя бы в том плане, что не надо будет маяться комплексом разглядывающего чужую жизнь и читающего не тебе адресованные письма или интимные дневники.

Сложнее другое. Пытаясь рассуждать о судьбе поэта, важно ограничить себя тем, что можно назвать мерой априорной достоверности. Абсолютных гарантий достоверности излагаемого, конечно, быть не может. Но есть имена тех, чьим словам мы верим, ибо знаем высочайшую планку их нравственной чистоты. Если же отбросить и эти источники, то кроме собрания сочинений поэта, которое, как гласит расхожее мнение, и есть вся его жизнь, нам ничего не остается.

Перед исследователем, берущимся за жизнеописание творческой личности, тем более через призму ее судьбы, вечная дилемма: закрой он глаза на все то, что умаляет его героя или, не дай Бог бросает на него тень, образ его неизбежно окажется искаженным, а у осведомленного читателя (жизненные одиссеи великих людей для таких и пишутся) остается чувство досады, что автор не смог (или не захотел, что много хуже) создать правдивый портрет своего героя и взрыхлил тем самым почву для произрастания всяких нелепых слухов и домыслов; изложи он все это подробно и без утайки, читатель с радостью отметит: а ведь «он мал, как и мы» (А. Пушкин). Но если у биографа сложился цельный образ его героя, если он, иными словами, разработал психологически обоснованную модель этого образа, ему не составит труда найти место и этим чисто личностным фактам, они в этом случае будут верно поняты читателем.

А. Ахматова заметила как-то, что русскому человеку всегда было интересно читать то, что не печатают, а то, что печатают, – он не читает. В этих словах резон, конечно, есть. В них корень чисто русского интереса к жизни пишущих. О них хотят знать всё – и что было, и чего быть не могло. Сегодня такие «исследования» не запретишь, а общий заметно понижающийся уровень культуры общества наводит на грустные размышления: подобная пошлятина намертво сцепляется с пожухлой моралью общества – оно не читает поэтов, ему вполне хватает писаний о них.

А. Виноградов едко, но справедливо заметил: «Не всякий писатель обладает рецептами лечения заболевшей действительнос- ти». Добавим от себя, что не каждый писатель, берущийся за перо, владеет средствами постижения другой творческой личности. Читатель же эти самонадеянные высказывания вправе сверить с предлагаемым ему сочинением и сказать: имел ли автор право на подобное суждение или это всего лишь априорное бахвальство.

Однако хватит философствовать. Вне зависимости от того, чем мы будем руководствоваться при описании судьбы поэтов, для нас наиболее важно безусловно верное суждение А. Блока: поэт уходит из жизни потому, что ему нечем больше дышать. Поэта вытесняет из жизни сама жизнь, такая агрессивная и злобная.

Сказал так поэт и своей же судьбой доказал абсолютную непогрешимость этих слов.

«Мы – дети страшных лет России»

Сергей Есенин

«И меня по ветряному свею,

По тому ль песку

Поведут с веревкою на шее

Полюбить тоску»

Сергей Есенин

Сергей Есенин прожил всего 30 лет. По современным меркам – почти юноша. Однако по справедливому заключению многих наших есениноведов, жизнь его, в сравнении с другими крупными поэтами первой пореволюционной поры, оказалась наиболее изломанной.

Причем излишне говорить о том, что жизнь ему покорежила и сломала советская власть: она в этом смысле «любила» все неординарное одинаково и ей было безразлично – пользовалась ли ее «любовь» взаимностью. Она вгоняла в гроб или забвение любой талант и, конечно, ей было легче это делать, когда талант был мягок, податлив и не сопротивлялся ее давлению.

По мнению Н. Клюева, Есенин сам выстроил свою судьбу: окружил себя «плотным кольцом тьмы», дразнил его, играл с ним, думая, что это он диктует то, что ему надобно, а на самом деле это «кольцо» взяло его в смертельный полон и не выпустило до конца, пока не вышло так, как угодно было силам зла.

Есенин думал, по наивности скорее всего, что партийные бонзы искренне сочувствуют ему и его творчеству и старался быть к ним поближе – к Л.Д. Троцкому и Г.Е. Зиновьеву, Н.И. Бухарину и Л.Б. Каменеву. Но то было сближением со смертельно раненным опасным зверем. Они вели свою игру, и Есенин стал им в какое-то время мешать. З. Гиппиус, которая, как известно, доброжелательностью не грешила, отметила, что наиболее интересна в Есенине «не поэзия» (? –