От Калмыцкой степи до Бухары - [34]

С конца прошлого столетия, когда погиб последний персидский город Мерв и пустыня шире прежнего раздвинула свои жадные пределы между культурными центрами, это отразилось и на Чарджуе. Он стал передовым укреплением, куда посылались чем-нибудь провинившиеся подданные эмира, с целью следить за разбойниками-туркменами и, по возможности, отражать набеги. Так оно простояло до пятидесятых годов, после чего местечко начало снова развиваться. Владыка края, Модзаффарэддин, стал заботиться об ирригации. Но окрестности вовсе не представлялись безопасными. (Хищники иногда даже грабили на базаре). Еще сравнительно недавно бухарские власти не решались отпускать дальше в степь иностранных путешественником, проникавших сюда через Ташкент и Самарканд, и вдруг, теперь, из мертвых и страшных пустырей преблагополучно выходить с громом и свистом чертова повозка «шайтан-арба» пожирающая пространство, где недавно прекращалась куль- /180/ турная жизнь. Есть о чем призадуматься, чему подивиться!

Итак, я еду в туземный Чарджуй. Говорят, что если его увидишь, прочие города ханства, в общем, уже ничуть не покажутся оригинальными, достойными осмотра. Правда, там за то везде древностей много, - мусульманских святынь, вековых замечательных сооружений. Однако внешность улиц и базаров, вид толпы - до нельзя одинаковы и скоро перестают привлекать внимание. Впрочем, Восток, должно быть, обладает повсеместно такими свойствами. Ждешь чего-то особенного, вглядываешься и разочаровываешься. Оболочка слишком монотонна, пожалуй, даже бесцветна. Все сосредоточено во внутреннем, весьма сложном мире религиозно-философских помыслов и соответствующих чувств и грез. Пока не войдешь в него, не коснешься самой сущности обступающих явлений, - они как бы лишены интереса, утомляют, надоедают, почти что внушают отвращение. Я это испытывал неоднократно.

Например, несколько лет тому назад я ездил по бурятским кочевьям и дацанам (буддийским религиозным центрам), побывал в духовно с ними однородной Монголии и в Китае. Лишь только доводилось очутиться среди /181/ чуждой обстановки, действительность представлялась до нельзя жалкой, несимпатичной, тягостной. И подобное настроение продолжалось до ближайшего ознакомления с ее психическими особенностями, с тем, что ее животворило, с принципами этой жизни. Тогда взгляд на все кругом радикально изменялся, светлел, роднил с последнею. Под грубыми формами степного быта чуялось окрыляющее веяние чего-то высшего, возносящего над землей. Глубокое человеколюбие, вообще любовь ко всякого рода тварям, стремление уврачевывать недуги ума и сердца, порыв в небеса, - все это наблюдалось в восточносибирской и еще более отдаленной глуши - и в дымных грязных юртах, и около таинственных кумирен. Заветы Будды видимо пустили корни в населении. Но для того, чтобы это видеть, требовалось беспристрастное отношение к иноверцам-полудикарям, требовалось желание читать их в душе.

Когда я, за городом Калганом, на пути от Кяхты в Пекин, миновал поразительно красивые дикие ущелья, где сереют грандиозные очертание великой китайской стены - странное, радостное сознание, что я, наконец, въехал в самобытнейшее из государств‚ довольно скоро /182/ сменилось иным: какою-то вялостью, усталостью мысли, пресыщением, брезгливостью.

Извне вся эта китайщина стала сразу до такой степени знакома и противна, что и выразить трудно. Теперь же я искренно и твердо убежден в важности разностороннего изучения той почти незыблемой культуры, которая выработана Небесною империей и от которой народам запада не мешало бы очень многое разумно позаимствовать. Ее строй во всяком случае не ниже нашего полного неустроя.

Бухарский Чарджуй имеет характерную внешность. Узкие улицы извиваются между невзрачными серыми одноэтажными постройками, лишенными окон снаружи. Полутемные, крытые (от солнца и непогоды) базары, доступные не только людям, но и вьючным животным (до верблюдов включительно); пестрый, убогий с виду товар, без подбора наваленный на полу и на полках; апатичные продавцы, или сидящие‚ поджав ноги, у своего имущества, или же что-нибудь выделывающие, смотря по ремеслу, коим каждый занимается; суетливая толпа, верхом и пешком двигающаяся по рядам лавок‚- это быстро может примелькаться, почудиться давно известным.

По временам, заупрямившийся ослик, на ко- /183/ тором, к слову сказать, путешествует зараз человека по два, - загородит дорогу, мешает вьюкам проталкиваться дальше среди многолюдья, никакими побоями не побуждается к уступчивости. Тогда все вокруг озвучивается, кричит. В Бухаре, где скопляется гораздо больше базарных посетителей, подобная задержка является еще сложнее и хуже, пока длинноухого бунтовщика не схватят наконец за хвост и одну из задних ног, не оттащат насильно в сторону. И вот опять кровообращение восстановляется.

Чарджуйский кремль (арк, урда) высится на пригорке, с довольно крутым подъемом; он удачно изображен в некоторых сочинениях о нашей Средней Азии и действительно красив. Перед тем, как идти наверх в ворота, с двумя башнями по бокам (за стены крепости, в жилище бека), озираешься и видишь себя среди сравнительно просторного двора, где стоит горсть бухарских солдат. Еще недавно, в момент приезда чужестранцев с визитом к губернатору, представители местного войска сбирались на показ в значительном количестве. Теперь такой парад, справедливо, почитается излишним. Прежде гостей встречали заботливо и торжественно, богато дарили, /184/ угощали, мучили туземным этикетом. В наши дни это отходит в область книжных описаний. Бека предупреждают, правда, заранее, кто его намеревается посетить, но посещение не сопряжено с особыми церемониями, не требует подарков, вообще - крайне просто.