От I Мировой войны до конца XX века - [12]

Жизнь семьи рабочего тоже подчиняется трудовому договору. Поведение жены и детей влияет на мнение, складывающееся о главе семьи. Нередко по случаю рождения ребенка рабочий награждается подарком или премией, особенно на тех предприятиях, где рабочая сила стабильна. Считается естественным принимать на работу в первую очередь детей «своих» рабочих, и шахтеру, желающему устроить сына на работу в шахту, достаточно просто представить его хозяину. Коротко говоря, трудовой договор аналогичен тем договорам, которые мелкие землевладельцы Анжу заключают со своими арендаторами. Он охватывает всю жизнь целиком.

Трудовые отношения, основанные на личной зависимости от патрона, кажутся сегодня неприемлемыми; нам трудно поверить, что люди с радостью соглашались на них, считая единственно возможными и естественными. Тем не менее многие считали их милостью со стороны хозяина, а его самого — благодетелем. В начале периода Третьей республики промышленника, от которого зависело процветание кантона, рабочие часто избирали членом генерального совета: это было до такой степени само собой разумеющимся, что никакие манипуляции на выборах не были нужны. В Лотарингии на железных рудниках ежегодно в День святой Варвары (4 декабря) шахтеры скидывались на букет для патрона, который торжественно доставляли ему домой. Это происходило и после окончания I Мировой войны[27]. 1 января 1919 года рабочие Луи Рено подарили ему крест Почетного легиона и почетную книгу, в которой расписалось около двенадцати тысяч человек[28]. Даже если сделать скидку на народные традиции и возможную роль руководства среднего звена, то обстоятельство, что подобные проявления были не только допустимы, но и успешны, подтверждает, что многие рабочие рассматривали предприятие, на котором работают, как большую семью, в которой патрон является отцом.

Этапы социализации труда

Тем не менее не все рабочие соглашались через трудовой договор вступить в столь неравные личные отношения. Если некоторые из них, воспитанные в традициях благодарности и уважения или в силу воспитания или привычки, соглашались стать этакими «большими детьми» — выражение встречается в записях хозяев предприятий, — то другие, количество которых в конце XIX века росло, отказывались от такой зависимости. Для республиканцев все люди равны; не этому ли учит школа? Для рабочего снисходительная благосклонность патрона так же невыносима, как для буржуа в 1789 году — отношение к нему аристократа. Рабочие согласны быть наемными работниками у патрона, но не его вассалами. Для них завод не большая семья. Это вопрос личного достоинства.

Стачка как слом личных отношений с патроном

Трудовой договор, предполагавший вступление рабочего в частную сферу патрона, превращал неизбежные конфликты интересов в личное противостояние. Стачка задевала патрона лично: разве могут бастовать дети или слуги? Забастовщики не ограничиваются выдвижением каких–то требований — они оспаривают авторитет «отца завода», рвут связи, перестают быть зависимыми от него. Вот почему профсоюзные деятели начала века придают стачке такое значение: она воспитывает, закаляет, увлекает и созидает[29]. Повышение заработной платы, которого удалось добиться благодаря забастовке, имеет гораздо большую ценность, чем если вдруг патрон сам решил ее повысить, потому что, помимо материального, стачка приносит и моральное удовлетворение.

С этим начальники не могут смириться. Для них забастовка — жест неблагодарности, злонамеренности, неподчинения, даже «мятежа», как пишет один из них[30]. После забастовок Народного фронта один из патронов в департаменте Кот–д’Ор даже заставлял своих рабочих, желающих вернуться на службу, подавать такое прошение: «Мсье, мы очень сожалеем, что, устроив забастовку, плохо вели себя по отношению к Вам; просим простить нас и, приняв обратно на работу, позволить нам искупить вину образцовым поведением в будущем. Заранее благодарим. Заверяем Вас, мсье Маршаль, в нашем глубочайшем уважении»[31].

Становится понятным, почему в случае забастовки патроны так решительно сопротивлялись вмешательству властей и почему рабочие, наоборот, его настоятельно требовали: дело не только в том, что начальники полагали, что предприятие — «их дом», но и в том, что по закону от 1892 года арбитраж мирового судьи ставил хозяев предприятий и рабочих в равное положение, а это начальнику казалось столь же несуразным, как решать в суде разногласия с собственными сыновьями. Арбитраж переводил трудовой договор в публичную сферу, в то время как патрон пытался сохранить его сугубо частный характер. Рабочие же, не считавшие стачку чем–то личным или семейным, требовали судебного разбирательства. Эдвард Шортер и Чарльз Тилли продемонстрировали, что, несмотря на резко враждебное отношение профсоюзов к государству, забастовщики без колебаний обращались к нему за помощью. В период с 1893 по 1908 год 22% стачек были предметом судебного разбирательства. В 43,8% случаев эти разбирательства проводились по инициативе рабочих, в 46,2% — по инициативе мировых судей и почти никогда по инициативе хозяев предприятий. Что же касается властей, они мотивировали свое вмешательство заботой о поддержании общественного порядка. Забастовка часто обязывала власти защищать частные владения патрона силами полиции, но из–за его непреклонности беспорядки могли вырваться на улицу. Хоть власти и не оспаривали частный характер конфликта между рабочими и предпринимателем, они оправдывали свое вмешательство возможными последствиями этого конфликта для общества; как правило, дело решалось в пользу бастующих, патрон вынужден был идти на компромисс, потому что в противном случае власти могли лишить его своей защиты.