От Дуная до Лены - [16]

Мы теперь каждый день ждали отхода. Говорили, что Наянов по-прежнему совещается с синоптиками, но пока выходить в море нельзя, надо дождаться «речной» погоды. «Как же, дождешься ты ее в Черном и Азовском море, да еще в конце апреля!» — говорили новички. Но Наянов распорядился ждать. Я тут видел его как-то рано-рано утром, когда мы подошли к борту флагмана и пришвартовались.

— Смотри, — шепнул мне их вахтенный, стоявший у трапа. — Папа. Дышит воздухом.

Я поднял глаза и увидел на верхней палубе огромную фигуру начальника экспедиции. В Москве за письменным столом в своей перегонной конторе, затерявшейся среди сотни учреждений старинного дома в Зарядье, он казался просто очень полным и добродушным человеком, вполне подходящим для этого стрекочущего пишущими машинками дома. Но теперь я подумал, что он на месте именно тут, на шлюпочной палубе буксира, и мне вспомнилось, что он сорок лет плавает на всяких судах и что уже в год моего рождения командовал на Севере сотнями таких вот лихих парней, как эти, и, наверно, до тонкости знает и этих парней, и эти суда, где для меня сейчас все еще такое непривычное и чужое и где даже простое перильце у борта называется звучным пижонским словом «леер» и на него, как сразу обнаружилось, даже нельзя присесть. Наянов ходил по палубе, наверно, радуясь свежему ветерку и солнцу, а может, просто радуясь, что он не в конторе, а на палубе, потому что он все время трогал эти самые леера. Потом он остановил какого-то парня, пробиравшегося с соседнего судна, что стояло борт к борту с флагманом, и я услышал их неторопливый разговор.

— А, здравствуй, здравствуй! Ну как тебе тут работается?

— Ничего, Федор Васильевич.

— Ты ведь опять боцман. Это хорошо. А учебу не бросил?

Парень помялся и сказал, что было бросил, но осенью будет снова сдавать экзамены тут, на зимовке.

— Учись. Неученому теперь грош цена. Мы тебя тогда старшим помощником. Ну а с семьей-то наладилось?

— А что с семьей? С семьей ничего, все нормально. — Ну и хорошо. И молодец. Давай, давай, учись… Парень пошел дальше, растерянно улыбаясь и качая головой. У трапа он остановился и сказал вахтенному:

— Вот папа: вроде и не знает, кто ты да что, а сам помнит, что и было-то сто лет назад. С семьей, говорит… Уж папа…

Парень сказал это без досады, и мне подумалось, что он и правда больше всего похож на дотошного и заботливого папу, этот огромный капитан-полярник.

А к Наянову тем временем подошли люди, стали показывать ему какие-то круги на карте и спорить.

— Насчет отхода спорят, — сказал вахтенный. — Синоптики из Одессы. Отход Наянов не дает, четыре балла в Азовском… Подумаешь, четыре балла…

Я взглянул на красивые, стройные суда нашего каравана и подумал, что они совсем не такие уж маленькие, а четыре балла не настоящий шторм, а Азовское не настоящее море…

На наших судах заканчивались последние приготовления к отходу. С утра мы получали аварийные материалы: фальшфейера, цемент, жидкое стекло, аварийные насосы — мотопомпы. Я спросил у боцмана, зачем все это, но боцман был несловоохотлив и буркнул что-то вроде того, что тонуть будем — пригодится.

Готовясь к отходу, наш капитан решил провести на судне учебную пожарную тревогу. И вот утром, когда мы с ребятами мирно мыли леера на мостике, набирая мутную воду из-за борта, раздался сигнал пожарной тревоги: капитан решил проверить нашу готовность. Действуя в строгом соответствии с перечнем, висевшим над моей койкой, я бросился прежде всего к старшему помощнику капитана и потребовал аптечку. «Бери, и бегом на палубу», — сказал старпом, вручая мне пузырек с йодом и какую-то коробочку, не то соль, не то соду. Дальше я должен был «крепить штормтрап по левому борту и разносить фалинь». И я бы, конечно, немало провозился, разыскивая все эти предметы, но тут на палубе кто-то сунул мне в руки обвисший пожарный рукав, и я больше не чувствовал себя не у дел. Я уже успел довольно живо представить себе, как, стоя среди огня и дыма, при помощи этого шланга ликвидирую пламя, но в этот момент шланг, наполняясь водой, вздрогнул, напрягся и вырвался у меня из рук. В конце концов я все-таки справился со своенравным противопожарным питоном и уже стал протирать глаза, залитые водой, как вдруг с палубы раздался отчаянный крик. Оказалось, что, отвратив шланг от себя, я направил струю прямо на боцмана, и ему это купание не пришлось по душе. Я вежливо и не без робости извинился перед боцманом и, зажав злополучный шланг под мышкой, стал вытаскивать пузырек с йодом и солью из кармана намокших джин-зов. И когда мне наконец удалось сделать это, я обнаружил, что струя воды из шланга теперь бьет через опущенное окно в каюту старшего механика, прямо в его незастеленную кровать…

В общем после тревоги мне пришлось объясняться и с боцманом, и со старшим механиком, после чего меня вызвал старпом и потребовал назад медикаменты. Дрожащей рукой я снова извлек из мокрого кармана пузырек с йодом, но, увы, он был пуст. Английская соль в коробочке была на месте, но она густо пропиталась йодом. Я стыдливо возвратил мокрую коробочку старпому, и мое предложение сыпать эту йодистую соль на раны пострадавших не вызвало у него и тени улыбки. Зато друзья матросы долго смеялись, когда во время купания я снял джинзы и мы обнаружили, что нога моя до самого колена густо смазана йодом.