От «Черной горы» до «Языкового письма». Антология новейшей поэзии США - [165]

марлей льнет к неразделенной заре. И там-то,

вдали, можешь вглядеться, как твои ревностные

воспоминания снова являются в существе. Такая

игра терминами легко подошла бы одной культуре,

как и другой.

– Так же как и я.

– И я так же.

Теперь как мы закрыты в объятиях, я скажу тебе: часто я

удивляюсь, откуда мне чувство непрерываемости, короткое,

что делает меня скептической, как океан. Представь как по

бесконечному пляжу я шла бы и принужденно считала шаги.

Думаешь, это смешно? У меня шум в ушах и пр.? Я украла бы

боль для сочувствия, будто края этой ракушки блеск алый

и ноги стынут от совершенства морской зыби в точке где

глохнут моторами берега шла оттого что у меня н е т

любовника, солнце, сухая кожа, втреск губы, позу приняв если

ветер приносит фразу. Я убежала от сопряжения к сокращению,

т. е. к хилым истертым двигателям сознания. А теперь грязные

велики под звуки оркестра ведут по столовой горе.

Присутствуют: ракушки, пластиковые чашки, рыбьи скелеты, –

иначе, разум. В этом единообразии сиживала и ревновала

различению в предметах мужских и женских, пока те от сотво –

рения не отправятся в туман длительности, чей конец определен

исчерпанностью темы. Но на моем столе есть стакан воды,

и есть лист бумаги, авторучка, океан и отпечатки моих

друзей. О жуткая нескончаемость начинания! Ниткой

пройдя предмет моего всезнающего замешательства, раскисшая

в чувстве. Дети, я не буду беречь ваши сбитые туфельки!

– Ты сознаешь, что у тебя на уме, много лучше,

чем что вокруг. И ты отдаешь себе больше отчет

в том, ч т о другие люди в их отношении к те –

бе, чем что они на своем месте.

– Да? Итак… так?

– И так… в политике.

– В твоем отсутствии здесь только репетиция.

– Я из другого мира. Видишь, у меня обручальное

кольцо?

– Я пройду по-собачьи в своем мире, где все

имеет место быть. Когда Мод спросила,

отчего я не на работе, я сказала: поговорим о

работе. Я жаждала, даже очень, почти что втя –

нулась….

– Чудная жизнь. Откуда я это знаю?

– Интуиция. Я смотрела за мужчиной, он глядел на

чужого ребенка, и я знала, что его жена на сносях.

Я люблю, если мне говорят: «Ты психологична».

Я люблю правду, хотя в сущности они неправы.

Краба не вытянешь из скорлупы. Но я могла бы

тебя сымитировать. Это полезно. Ты вытянешь из

меня все без того, чтобы кем-то быть самому.

В конце строки лачуга: в ней скрываются родичи.

– В моей книге родные берут тебя с собой на

пикник.

– Это роман, а я не тот персонаж, что читает

романы. Меня любила и в то же время презирала

Джейн Остин, это было на пикнике.

– Хотел бы и я увлекаться историей. Я читал из

нее кое-что по обязанности, но она не скажет

нечто такое, что разозлило бы, а может, и уто –

мило меня. Раздоры первосвященников и королей,

войны и эпидемии – и так на каждой странице;

мужчины все никуда не годятся, а женщин почти

ни одной – скучно, но все же мне странно, что все

так уныло: по большей части это должно быть

вымыслом. В речах, которые произносят герои,

в их мыслях и намерениях – главным должен быть

вымысел, и вымысел, что восхищает меня в других

книгах.

– Альфонс Донасьен Франсуа, иначе, Маркиз

де Сад.

Сцена 2

ЗАВСЕГДАТЕЛЬ: Завсегдатель мажет краюшку маслом, пока

Каждодневница прячется позади, прикинувшись его

голосом.

КАЖДОДНЕВНИЦА: Я притворилась встать на улице регулиров –

щицей, не то чтобы мне хотелось, просто так, как я

была паяц и друзья глазели за мной. Прошел час пик,

улица опустела, я стою посредине, штаны спущены.

Когда я пыталась подтянуть штаны, шею сдавила петля.

Я опять пыталась пригнуться до коленок за штанами,

и пока я распрямилась, петля спустилась с неба, прямо

над головой. Петля упала на шею, пока я успела подтя –

нуть штаны до колен. Вот так, полусогнутая, я смотрю

вверх и вижу конец петли, обвивший ветку высоченного

вяза. С петлей не схитришь. Я бы тихо подтянула штаны

к бедрам, пока стала задыхаться. Конечно же, это

захватывает. Мы играли, пока падучие звезды не замрут

у своего изголовья. Наконец я устала и выхожу из

своих штанов. Переходя дорогу, я вхожу в жилой

район, Беверли Хилз. Дорожка до любого дома сама

нескончаемость, скрытая в малое мастерство, когда

главное правило философии есть смешать себя и другого

крушением в пути к выдающимся достижениям.

Тысяча темных мыслей приходят уму, пока я перехожу

один из путей, выбранный наугад. Я скребу по заду,

который остыл, что горит. Вооруженный лозунгом «Ни

ошибка действительна, ни доброе не постоянно», что

вторит маршем из раскрытого окна, я подхожу ко

входной двери вытянувшегося жилища и стучу в дверное

кольцо. После я успеваю заметить, что оно лепное

в виде двуглавого зверя. И обшито бархоткой, так

что скрыто, какая выделка зверя. Я тянусь к кольцу

и слышу шаги изнутри. Я не уверена, видно ли что я

полуголая в глазок над кольцом. Я стою на пятках.

Как и у всех, у меня были предчувствия, и были

несчастья, однако те двое избегали друг друга, и

оттого за предчувствием ничего не следует

счастье приходит незваным.

Сцена 3

ВОПРОС: Где я?

ОТВЕТ: Сцена четвертая. В задней комнате пшеничное поле

колышется в аквариуме.

ВОПРОС: Как ты попала туда?

ОТВЕТ: Гостиной.

ВОПРОС: Ну и потом что?

ОТВЕТ: Он предал самого себя: зашел и взял в долг у