детективной комедией, лишь добавляющей убедительности нашим фантазмам.
После 3‐й серии я говорю: «Спокойной ночи, Лу Саломе». Она говорит: «Так
ты думаешь, я – Лу Саломе?» «Конечно, – говорю я, – ты загадочна».
Каждый из графиков, используемых потоковыми медиа,
разоблачает, срывает маски, – они идут целыми сериями.
На фоне мертвых скоплений вещи заявляют о себе и, погружаясь
в оцепенение, исчезают, – должно быть, в этом смысл «Орфея».
Что же я потерял среди этих коробок – помеченных, заполненных моим
содержимым, в дальнем конце склада с невзрачными предметами на полках.
В другой секции хранится собрание критической теории, в том числе
Адорно и Беньямин, а также несколько литературных журналов помоднее.
Накатывает отчаяние, и новые условия работы в чрезвычайных условиях,
возможно, никогда не позволят вернуть то, что нам принадлежало.
Под налетом цивилизации проступают животные в миметических костюмах,
ублажающие себя извращениями и страстями гнусного свойства.
Даже если нас отделяет дистанция… Это возможность писать,
излагать мысли на бумаге, выстраивать идеи во благо…
Мелкий чиновник, сместивший меня с должности, которая мне нравилась,
по приказу сверху, раз уж все нарративы должны регулироваться.
По неразумию ты отождествляешь себя с источниками анестезии,
что защищают нас, скрывая опасные последствия, что их окружают.
Мы лишены не только способности прогнозировать, моделировать
хронологические ряды, нам не под силу даже элементарный контент-анализ.
Вот показатели: они искажены и нерепрезентативны; ни контрольных групп,
ни размеров выборки; ошибочных результатов тестирования предостаточно.
Из-за нехватки данных коэффициент неведения со временем растет;
характеристика события расходится с нашими ожиданиями.
Так что их горизонты сливаются, как и ожидалось, с Лиссабонским
землетрясением, испанским гриппом, лесными пожарами в Австралии.
«Мое одиночество началось около 1937 года. Друзья уехали, и письма
к ним не доходили. Мои вещи больше не выставлялись и не публиковались.
Каждый был под подозрением. Мы прекратили всякое общение. Язык
был забыт; искусство зачахло. Малейшее вдохновение вызывало тревогу».
Пейзаж остается прежним; над недавним дождем поднимается солнце
равноденствия; домá соседствуют на расстоянии; доносятся голоса.
Чего же нам ожидать? Остается лишь развивать формальную логику вопроса,
которым они пользуются для оправдания природы нашего существования.
Открытый вопрос, вот форма социальности в его Великой Изоляции, где каждый
должен найти свое место в последовательности с неизвестным финалом.
Открытая форма вопроса дает лишь остатки вещественных доказательств,
а также новостей о далеких погромах в публичных зданиях.
Ты окно многолюдной комнаты, далекий наблюдательный пункт на
маленьком экране, никем не подтверждаемое записывающее устройство.
Примирить «там, снаружи» и «здесь, внутри» можно лишь усомнившись
в социальных иерархиях и границах системы собственности.
Страх внес в комнату вещь, покрытую мельчайшими блестками;
твоя задача – любыми средствами очистить ее от них.
Вещи посажены на изоляцию в пустом ореоле, пока солнце встает
в нейтральных тонах, как и вчера, и в любой из будущих дней.
Страх породил пустую неподвижную вещь, от которой невозможно
избавиться; лишенную цвета, запаха, вкуса, не отражающую свет.
Кто-то воображает бурные и продолжительные поцелуи, возмещающие
длительную разлуку, которую ей пришлось претерпеть.
2020 Екатерина Захаркив, Станислав Снытко