От Андропова к Горбачёву - [70]

Теперь вообразите себе на минуту такую фантастическую сцену: Ленин чудом воскрес, как в повести писателя В. Войновича, вышел из мавзолея и тут же на Красной площади начал выкрикивать лозунги: «Вся власть Советам», «Вся земля крестьянам», «Заводы и фабрики рабочим», «Долой постоянную армию», «Долой постоянную бюрократию», «Долой тайную полицию», «Зарплата министра должна быть не выше зарплаты среднего рабочего». Не требуется особой фантазии, чтобы представить себе теперь иную, на этот раз уже вполне реальную сцену — такого Ленина Чебриков и Горбачев быстро отправили бы на другую площадь — на Лубянскую.

А ведь все лозунги выдвинул сам Ленин в «Апрельских тезисах» 1917 г., чтобы повести за собой малограмотную народную массу на пути к власти. О социализме Ленин предусмотрительно умалчивал, ибо имел дело с крестьянской Россией, враждебной любой идее социализма, но, победив в революции, он начал строить при помощи ЧК «военно-казарменный социализм», названный «военным коммунизмом». Тогда восстало крестьянство, восстала «гордость революции» — Кронштадт, угрожала восстанием столица революции — Петроград. Все это было после победоносного окончания гражданской войны. Трезвый политик, Ленин быстро почуял опасность — если настаивать на идее социализма, то он потеряет власть. Чтобы ее удержать, надо дать стране другую идею, диаметрально противоположную социалистической — идею капиталистическую, с новым лозунгом: «обогащайтесь!». Так родился ленинский НЭП, спасший его режим от гибели, что было для него превыше всех идей. Проповедовать одно, делать другое, менять одни идеи на идеи противоположные, даже менять убеждения, если это диктуется интересами той же власти, — такой образ поведения большевики называют «диалектикой в политике», что в переводе на человеческий язык надо было бы назвать целеустремленным лицемерием.

Все, что говорилось до сих пор, касалось практической политики большевиков, но на словах коммунизм всегда выдавался за конечную цель партии. Так поступал даже Сталин, который вообще не верил никаким идеалам, кроме идеала единовластия. Хрущев был первым коммунистом в России, который хотел, вопреки исторической практике, сделать то, чего не удалось ни Ленину, ни Сталину: построить в СССР коммунизм по всем правилам Маркса.

Говоря о роли марксистской идеологии и ее месте в большевистской стратегии, нельзя не заметить, что при Сталине произошла «переоценка ценностей» большого тактического диапазона. Во-первых, он перенес акцент с социально-политического на национально-патриотическое. Идеалом Сталина сделалось не строительство утопического коммунизма в России, в котором народ давно разуверился, а превращение самой России из страны аграрной в мощную военноиндустриальную державу. Во-вторых, он перешел от пропаганды убеждением к политике принуждения. Организованное насилие во всех сферах советской жизни — в экономической, трудовой, культурной, духовной — стало системой и сущностью режима. Сталин хорошо знал, что метод организованного насилия над волей человека является наиболее эффективным методом и имеет наглядное пропагандное значение для достижения его цели — люди, которые ежедневно видят, как сталинские чекисты сносят головы «контрреволюционерам», «вредителям», «саботажникам», кулакам и подкулачникам, будут, спасая собственные головы, выполнять любые приказы Сталина, даже такие, которые направлены против их жизненных интересов. Сталин объявил все марксистские рассуждения об «отмирании» государства при социализме вредительской контрреволюционной болтовней. Для Сталина новым квази-марксистским «кредо» стало создание всесильного государства-Молоха. Оказалось, что сталинская идея создания «государства-Молоха» или «государства-Левиафана» на практике легче осуществима, чем утопия Маркса. Сталинская установка — «догоним и перегоним» Запад за 10–15 лет — вызвала к жизни целое патриотическое движение, ибо лозунгом дня стал не коммунизм, не марксизм, а индустриализация страны и культ великой Родины.

Я хорошо помню, как в двадцатые годы литературный «генсек» и шурин оберчекиста Ягоды Авербах разносил в журнале «На литературном посту» великого русского поэта Есенина за стихи: «Небо — как колокол, месяц — язык, мать моя родина, я большевик». Авербах аргументировал: кулацкий певец Есенин не понимает, что «родина» и «большевик» — понятия взаимоисключающие, ибо, по Марксу и Энгельсу, — у пролетариата нет отечества.

Сталин молчаливо объявил Маркса и Энгельса «безродными космополитами», синтезировал «родину» и «большевизм», причем с прописной буквы начал писать не большевизм или марксизм, а «Родину» и «Отечество». И он знал, что делал.

После крушения идеалов революции и всех программных обещаний большевизма, после ликвидации ленинского НЭПа и принудительной коллективизации, в ходе которой были уничтожены миллионы крестьян, в условиях начавшейся новой эры перманентного физического и духовного террора, не только малые народы, но и ведущая нация государства — сам русский народ — стал сплошь антисоветским. Знаток русской истории и толковый наблюдатель русского характера, Сталин отлично понимал, что каждый русский может стать врагом коммунизма, но ни один русский человек не станет врагом российского государства. Отсюда и новый идеал — ставка на великую, сильную и непобедимую, но большевистскую Россию, способную состязаться с любой мировой державой, а в перспективе со всеми ими вместе взятыми, как ныне это демонстрируют его наследники. Отсюда же и гигантомания Сталина — не просто Родина с большой буквы, а «великая» Родина, не только «русский народ», а «великий русский народ», не только «стройки», а «великие стройки», не только «Отечественная война», как в 1812 году против Наполеона, а «Великая Отечественная война» против Гитлера. Даже октябрь 1917 года, который Ленин и его соратники называли просто «Октябрьской революцией», или очень часто даже «октябрьским переворотом», Сталин также переименовал в «Великую Октябрьскую социалистическую революцию». Как раз война против Гитлера, которую Сталин вел не под знаменем марксизма и не во имя спасения социализма, а под знаменем русского патриотизма, во имя спасения Родины, целиком оправдала главный расчет его стратегии. Расчет этот заключался в том, чтобы спасать свой политический режим в маске русского патриота. Что Сталин попал в точку со своей «переоценкой ценностей», доказал и раскол русской белой эмиграции по вопросу, как отнестись к Сталину и его режиму в начавшейся войне. Большинство белой эмиграции, в числе которой были и такие «белогвардейские зубры», как Деникин и его генералы, как Милюков и его кадеты, как лидер меньшевиков Дан с его единомышленниками, как Керенский и его сторонники, стали оборонцами советской России против Германии. Многие эмигранты после войны взяли даже советские паспорта. Сотни из них вернулись на родину, чтобы быть впоследствии, разумеется, уничтоженными. Как только война кончилась, Сталин объявил не русский патриотизм подлинной причиной советской победы в войне, а превосходство советской социалистической системы над капиталистической системой Германии, тезис, который повторил Горбачев к 40-й годовщине окончания войны.