От Алари до Вьетнама - [29]

— Товарищ Соседко! Отдавайте приказ, чтобы все наши части продвинулись к линии и ждали моих распоряжений.

— Слушаю, товарищ командир, — не моргнув глазом ответил Соседко и вышел из вагона.

Добрый День, Уразметов и Трифонов переглянулись между собой, но промолчали.

— Как угодно, — ответил полковник по уходу Соседко и, подойдя к стоявшему на столе фоническому телефону, вызвал кого-то и стал говорить по-чешски.

„Уж не арестовать ли нас хочет“, — подумал я и, посмотрев па своих спутников, убедился по их тревожным взглядам, что и они думают о том же.

Полковник, окончив телефонный разговор и повернувшись к нам, спросил:

— Для чего вам Колчак?

— Как для чего, — удивился я. — Отправить его в Москву.

— Он следует в распоряжение высшего союзного командования, — повторил полковник, — и я обязан выполнить распоряжение последнего. А если хотите драться, то я готов.

В это время по первому пути, пыхтя и отдуваясь, прошел поезд.

— Это пятьдесят восьмой? — спросил я, кивая в сторону проходившего мимо окон поезда.

— Да, — подтвердил полковник.

— Тогда я требую, — обратился я снова к нему, — чтобы вы разрешили мне занять провода для переговоров с союзным командованием.

— Сейчас, — ответил полковник и, поговорив опять с кем-то по телефону, кивнул в знак согласия головой, написал несколько слов на клочке бумаги и передал его мне.

— Идите, говорите.

Я взял записку и, не попрощавшись, вышел вместе со своими товарищами из вагона.

По предъявлении записки дежурному по станции чеху меня сразу же привели на телеграф.

Задержавшись у двери, я подозвал к себе Угроватова и отдал распоряжение, чтобы тот не спускал глаз с вагона, в котором должен быть Колчак.

В помещении телеграфа было пусто. Дежурный телеграфист Лапин при нашем появлении встал и удивленно посмотрел на меня.

— Вот, — указал рукой на меня чех, — он должен передать телеграмму. Полковник разрешает.

Телеграфист, ни слова не говоря, подошел к аппарату, а я, достав из полевой сумки карандаш и бумагу, написал следующую телеграмму:

„Всем, всем, всем начальникам партизанских отрядов и рабочих дружин по линии Зима — Иркутск. 13 января в Зиму с поездом „58-БИС“ в чешском офицерском вагоне прибыл Колчак. На мое требование о выдаче Колчака комендант станции Зима чешский полковник Ваня отказался его выдать. Случае прорыва Колчака через Зиму примите меры его задержанию Иркутске.

Командующий Зиминским фронтом Новокшонов”^{29}.

Телеграфист приступил к передаче телеграммы по всей линии.

В это время в комнату вошел Угроватов и, отозвав меня в сторону, шепотом сообщил, что вокруг вагона, за которым я поручил следить, чехи выставляют усиленную охрану.

— Не спускай с этого вагона глаз и передай об этом же Соседко и в случае, если из него будет кто выходить, немедленно докладывай, — повторил я прежнее приказание.

Угроватов ушел, а я, подойдя к телеграфисту, стал дожидаться окончания передачи телеграммы, и, когда тот, обернувшись, вопросительно посмотрел па меня, я сказал:

— Вызовите со станции Иркутск к аппарату комиссара Франции.

Вслушиваясь в мерное постукивание телеграфного ключа, я вдруг вспомнил, что совершенно позабыл договориться с полковником Ваня о задержке Колчака впредь до окончания переговоров с Иркутском, и, подойдя к чеху, попросил его соединить меня по телефону с полковником.

Разговор с полковником был очень короток. Он заявил мне, что и так нарушает данные ему приказания относительно Колчака и никак не может согласиться на задержку поезда, так как эта задержка может продолжаться очень долго… В конце концов мы сговорились на том, что до окончания моих переговоров с генералом Жаненом^{30} и командующим войсками политцентра в Иркутске поезд с Колчаком отправлен не будет и что все мои разговоры будут передаваться чехом, которому он тут же отдал соответствующее распоряжение…

По сообщениям товарища Веселкова я знал, что чехи значительно преувеличивают силы не только 5-го Зиминского, но и вообще всех партизанских отрядов, но это обстоятельство, конечно, ни в какой мере не могло быть причиной такого миролюбивого поведения, какое было проявлено полковником Ваня в вопросе о Колчаке. Очевидно, было что-то другое, но что — в тот момент для меня было неясно.

Только позднее я понял, что иначе поступать они не могли. Красная Армия, взявшая в это время Омск, стремительно продвигалась на восток, угрожая в случае какой бы то ни было задержки чехов смять их арьергардные части.

Чешское командование в тот момент прекрасно учитывало это Обстоятельство и поэтому не могло открыть борьбу с партизанами, гак как это задержало бы эвакуацию и поставило бы под удар их войска.

— у аппарата генерал Жанен, — прервал мои думы обернувшийся телеграфист. Я со стулом придвинулся к аппарату.

— Передайте, — наклонился я к телеграфисту, — что с генералом Жаненом говорит командующий Зиминеким фронтом красных войск Новокшонов.

Телеграфист стал передавать сказанное мной, но не прошло и полминуты, как с аппаратом случилось что-то неладное.

— Перебивают, — сказал он и, пропустив ленту, прочитал на ной: — „С красными вообще не разговариваю. Жанен“.

— Тогда вызывайте командующего войсками политцентра, — отдал я распоряжение.