Освобождение "Звезды" - [16]

Еще два его суждения о повестях Распутина. О повести «Живи и по­мни»: нарушена правда, у Настены перед Гуськовым должна быть вина, так как долго не было ребенка, а когда зачала — в воду?! Не верю, чтоб женщи­на с ребенком под сердцем кинулась в реку, скорее будет уговаривать Гуськова пойти покаяться, открыться людям, все равно от деревни ничего не утаишь! И потом — зачем дезертировать, и так бы дали отпуск. Нет военной биографии Андрея, все какие-то намеки, туман. О повести «Прощание с Матерой»: вещь серьезнее, но перебор старух, Листвень — штамп, лесной Дух — невнятно, язычество какое-то. «Из Распутина может получиться боль­шой писатель...»

Однажды зашел ко мне, а я раскладываю на диване этакий пасьянс из главок будущего романа. Узнав, что я делаю, Федор Александрович так и всплеснул руками: ну, Философович, ты прямо немец. Всё рассчитано, рас­писано, разложено. Физик да еще русский — значит, свинья! Он засмеялся, хлопнул меня по спине. И только тогда я заметил, что он крепко выпил. Он стал расспрашивать, о чем роман, есть ли прототипы. И как называется? Как раз над названием я и думал, даже целый список вариантов составил. Он попросил список и начал медленно читать вслух. Когда раздумчиво про­изнес: «Город без названия», вскинул палец: «Вот!» Потом стал корить за то, что пишу, не имея прототипов. Прототип — это же сама жизнь! Я слу­шал, разглядывал его, а он — шагал, припадая на покалеченную войной ногу, ходил вперевалочку по комнате — коренастый, мощный не фигурой, а каким-то духом, который возносился над ним, с веселыми, озорными глаза­ми, с лицом в глубоких, резких морщинах и все же таким моложавым в его 60! «Да вот же прототип моего директора Маштакова!» — пронзило меня. И весь роман начал чудесным образом перестраиваться в голове, оживать. Только что найденный «прототип» вдруг строго, по-хозяйски начал воро­чать лежавшие на диване главки, требуя немедленно исправить, уточнить, переписать там, там, там и еще там, там и там... Я плохо слушал Абрамова, он приглашал к себе, выпить перед обедом, но я отказался — был уже «там», в своем «пасьянсе», в своем «Городе без названия».

Сейчас, когда пишу эти строки, думаю: а как бы повел себя «деревен­щик» Федор Абрамов, доживи он до «перестройки» и нашего времени? От­вет, как это ни покажется странным, дает он сам в своих дневниках, фраг­менты из которых были опубликованы посмертно Л. В. Крутиковой-Абра­мовой («Известия», 04.02.1990). Вот некоторые из них:

«26.V1I.1968.

...вчера мы услышали по «Голосу Америки» трактат академика Сахарова. Потря­сающий документ! Глубочайший анализ современного состояния человечества, данный с позиции науки.

Но не сам анализ поражает — в конце концов критиков мы слыхали. Поражает масштабность мысли и концептуальность.

Сахаров говорит: если мы не сумеем преодолеть разобщенность человечества, человечество погибнет, уничтожит самое себя. Таковы запасы термоядерного оружия на земле. И пред этим фактом теряют свое значение все нынешние соц.-классовые теории. Они слишком узки, слишком конъюнктурны, чтобы вывести Человече­ство из тупика».

«17.XI.1969.

Все думаю — который уже день — как быть: писать или не писать по поводу исключения Солженицына из Союза писателей...

Сегодня повсеместно — не только у нас — растаптывается человек. И кто под­нимет знамя борьбы за человека?..

Вот и решай, как тебе быть. За Солженицына вступиться легко, для этого требу­ется мужество на минуту, а вот для того, чтобы Абрамовым быть в литературе, тре­буется мужество на всю жизнь.

...Перечитал, что записал, и взвыл от ужаса: во что же мы превратились? Поймут ли нормальные люди, из-за чего мы дрожали от страха? И куда же еще дальше?»

«18.XI.1969.

Решился. Посылаю письмо. Никакими соображениями и доводами нельзя оправ­дать рабское молчание. И мой голос в защиту Солженицына — это прежде всего го­лос в защиту себя. Кто ты — тварь дрожащая или человек?»

«15.Х1.1970.

...25 писателей подали голос протеста против исключения Солженицына. 25 из 7 или 8 тысяч. Вдумайтесь только в эти цифры!

Да, из литературы изгоняют Твардовского, первого нашего поэта... Значит — та­лант нам не нужен. Талант нам враждебен. Да и вообще нам не нужна литература, нужна только видимость, суррогат...»

Помню, когда в Ленинградском отделении Союза писателей стали гото­виться к юбилею Абрамова (60 лет ему исполнилось 29.02.1980), в «Звезде» создалась напряженная ситуация: как откликнуться? Обращаться к Холо­дову, который со всех трибун называл Абрамова «очернителем и антисо­ветчиком», глупо. Решили отправить поздравительную телеграмму от «звездинцев» Федору Александровичу домой и — никаких официальных «адресов». Подписать ее были готовы, вместе со мной, М. Панин, Н. Неуймина, А. Розен, А. Пикач, временно работавший в отделе критики, Т. Хо­мякова... Однако, зная характер нашего главного и не желая «подставлять» своих коЛлег, я послал телеграмму только за своей подписью.

С Абрамовым связано и специальное заседание редколлегии «Звезды», посвященное обсуждению рукописи Ю. Андреева «Долг перед полем» (в связи с выступлением Абрамова в «Правде» и его романом «Дом»).