Освободительный поход - [103]

Боевая эскадра черноморского флота, вошедшая в Босфор после расчистки фарватера от мин, обрушила на очаги обороны град тяжелых снарядов. В небе, постоянно затянутом дымом пожаров, от рассвета до заката господствовала красная авиация. Воздушная кавалерия помогала нам точными бомбовыми, ракетными и пушечно-пулеметными ударами. Достаточно было выпустить в сторону вражеского укрепления ракету красного дыма, как туда один за другим начинали пикировать краснозвездные самолеты. Мог ли я еще год назад даже подумать о том, что этот прежде отвратительный мне масонский символ мирового большевизма будет вызывать во мне столько положительных эмоций…

При этом таким, как я, осколкам прошлого сразу вспоминались времена «той» войны, когда Российская империя даже моторов для самолетов не могла себе понаделать, и поэтому была вынуждена ставить на свои аэропланы и авто импортные двигатели^[62]. Паровоз – полностью, от начала до конца – в России еще могли произвести, а вот более современную технику уже нет.

Когда-то давно, около года назад, впервые увидев морского офицера и нижних чинов из будущего, я восхитился их подтянутостью, силой и внутренней целеустремленностью. Теперь, повоевав бок о бок с господами большевиками, могу сказать, что их Красная Армия уже не та, что была в восемнадцатом или двадцатом году. Тогда она казалась нам Исчадием Хаоса, сказочным драконом, стремящимся пожрать ту Святую Россию, которую мы знали и любили. Но сейчас оказалось, что было все совсем не так. И дракон оказался не драконом, и наши генералы не были такими белыми и пушистыми, какими хотели казаться перед нами, офицерами-добровольцами. Мерзкое это дело – гражданская война, особенно если знать, что ее разжигают сразу с обеих сторон. Одной рукой наши «союзники» давали белым армиям деньги и оружие, а другой – манипулировали большевиками, чтобы те не ленились делать свою часть братоубийственной работы.

Как говорил господин-товарищ Тамбовцев – если вспомнить, где обретались господа революционные эмигранты (всякие разные большевики, меньшевики и эсеры) до семнадцатого года, то становится понятно, откуда тут растут ноги, а откуда руки. Этот завербован британской разведкой, этот – германской, этот – французской, а этот, как и господин Троцкий – работает на американских банкиров, каких-нибудь Кунов и Леебов. Вот так и вышло, что, сражаясь против красных в Гражданской войне, мы были всего лишь пешками в большой игре по расчленению России на зоны влияния. Сожалею ли я о том выборе, который сделал, пойдя к добровольцам, а не в Красную Армию? Не знаю… Ответ, скорее всего, будет ни «да» ни «нет», потому что такие личности, как Троцкий и Свердлов, вызывают у меня зоологическое отвращение.

Сейчас все по-другому. О сделанном выборе я ничуть не жалею, как не жалею и о том, что взял с собой в этот поход сына. За последний год мой Олег из нескладного, чуть лопоухого недоросля превратился в подтянутого молодого человека, который твердо стоит на собственных ногах и трезво смотрит на жизнь. Вот он сидит рядом со мной, устало положив на колени штурмовой автомат Шпагина. Мать теперь, наверное, даже не сразу его узнает, когда увидит. Совсем другой человек стал – не мальчик с молоком на губах, но муж, многоопытный во всех смыслах этого слова. Был ранен – по счастью, легко, и поэтому вскоре снова вернулся в строй. С одной стороны тут имело место влияние инструкторов по учебному лагерю, которым он, как и все молодые бойцы в нашей бригаде, стремится во всем подражать, с другой стороны – соседство с более опытными старшими товарищами, тоже покинувших Родину совсем молодыми людьми, но уже успевшими послужить во французском иностранном легионе. Не все из таких сумели прижиться в нашей бригаде; но те, кому это удалось, тоже были явным примером подражания для молодежи. Печально, что мой сын учится сперва метко стрелять и только потом смотреть в кого, но так у него гораздо больше шансов дожить до конца этой страшной войны…

Тю! Идут! Бой только что утих, и по площади, через развалины, к нам в окружении целой свиты приближается генеральская процессия. Глаз выхватывает из толпы нашего командира Антона Ивановича Деникина (его ни с кем не спутаешь), рядом с ним – командующий 9-й армией, тоже генерал-лейтенант, по фамилии Гречко или Гречкин; и самое главное, командующий фронтом генерал Рокоссовский. Он из поляков, но не спесив и не заносчив, а потому любим сразу и женщинами и солдатами. Первые от него без ума за то, что он обаятельный красавчик, а вторые считают, что с таким командующим можно штурмовать хоть врата ада. На то, чтобы вскочить на ноги, принять уставной вид (тот самый, который лихой и придурковатый), а также скомандовать: «Рота встать, смирно!», уходит буквально пара секунд. Впрочем, нашего Антона Ивановича лихим и придурковатым видом не пронять, как и господина Рокоссовского, о котором мы премного наслышаны. Это одни из тех немногих генералов, которые не смущаются разумеющих свое дело подчиненных. А вот господина Гречкина я пока еще не знаю, так как под его командованием не служил. Наша штурмовая бригада приравнена к ОСНАЗу, и потому ее подчиняют напрямую фронтам, минуя корпуса и армии.