Островитянин - [114]

— Так тебе и надо, наконец-то настал день, когда ты получила по заслугам! — сказал Диармад.

В то время, когда я был маленьким, Патрик О’Кахань, а задолго до него Патрик О’Гыхинь считались двумя самыми главными людьми на этом Острове. Этот самый Патрик О’Кахань был дедушкой Короля — того, который у нас сейчас, — и я сам видел у него четыре или пять молочных коров. Второго из них, Гыхиня, лично я не видал, в мое время вокруг жили только его внуки. У этого, как я часто слышал, водилось от восьми до десяти молочных коров, кобыла и деревянный плуг. Кобыла была рыжая. Эта самая кобыла возила гравий к старой башне, что есть здесь у нас, когда уж там ее построили[149], а Гыхинь в возрасте шестнадцати лет состоял там мальчиком на службе. Шон О’Дунхле, поэт, в те времена еще лежал младенцем в колыбели, а это означает, что дедушка Короля старше поэта на шестнадцать лет. У людей тогда было полдюжины домов, и не самых плохих.

В этих маленьких домиках в качестве стола держали что-то вроде складной доски из двух половинок, вокруг которой крепился бортик, что не позволяло оттуда падать ни картошке, ни чему другому, что на нее клали. Под ней была подставка о трех ногах, которую можно было сложить и вместе с доской повесить на стену, пока они снова не понадобятся.

Однажды дядя Лиам пришел домой с пляжа. Он был голоден, и ему очень хотелось есть. Расставили трехногую подставку, положили на нее складную столешницу, навалили туда полным-полно картошки и к ней всяких прочих закусок. Большой кусок картошки упал со складного столика, и за ним сразу прыгнула собака. Подставка и доска перевернулись, и все, что там было, разлетелось по всему дому. Жена кинулась собирать картошку.

— Мария, матерь Божья! Ну, малышка, вот тебе и настоящий ярмарочный день, — сказал Лиам.

В каждом доме у нас были миски и тарелки, деревянные кружки, пара стульев и табуретов. Стулья эти оплетали травяной веревкой[150] или соломой.

В те времена железная вешалка, которую до сих пор можно встретить в каждом доме над огнем, служила, чтобы вешать на нее разные вещи, а на плите у очага всегда держали щипцы или что-то в этом роде.

Теперь в любом доме можно найти чашки и соусницы и со вкусом обставленные шкафы. Теперь в домах проживают только люди, а снаружи есть загоны для скота и всего прочего.

Светильники и жир. В светильнике фитиль или лучина — вот как выглядел прибор для освещения, который я увидел раньше прочих. Жир получали из ставриды и сайды. «Нырок» — так называли жир из ставриды, а «печень» — мазь из сайды. Вот их мы вытапливали. Масло из тюленьего жира тоже использовали для освещения, но в светильники его лили очень редко, потому что его поглощали помногу, обмакивая в жир желтый кукурузный хлеб. Думаю, людям это действительно было нужно. Даже когда я уже вырос и стал подростком, подобные устройства для освещения все еще использовали.

Светильник — это был небольшой металлический сосуд в форме лодки или нэвога — с одним или двумя носиками, на трех или четырех ножках, а сбоку у него располагалась маленькая ручка или ушко. Такие светильники были восемь-десять дюймов в длину, внутри находился жир или тюленье масло. Брали тростинку или фитиль, погружали в жир, продевали наружу через носик светильника, а потом поджигали. Когда фитиль догорал, его вынимали. В качестве фитиля использовали белую сердцевину тростникового стебля. Часто фитиль делали из мягкого хлопкового или льняного шнура. Нередко вместо светильника для освещения брали большую морскую раковину. Я не помню, когда появился парафин. Слыхал только, что кусочками торфа или лучиной пользовались еще задолго до этого.

Лично я провел часть моей юности, питаясь дважды в день. Каждое утро приходилось делать большую работу — на пляже, в холмах или в поле. Когда коровы приходили на дойку, для меня уже была готова утренняя еда. Вечерняя еда мне доставалась, когда солнце садилось далеко на западе. Тогда эту пищу у нас не называли «завтрак» или «ужин», а только так.

Еда в то время состояла из картошки и рыбы, а если случалось, к ним добавляли немного молока. Когда картошка была на исходе, оставалась желтая кукурузная крупа, по большей части из мякины; и, конечно, нынешние люди не стали бы возиться с тем хлебом, который из нее делали, разве что у них очень хорошие зубы. Вот мне и жаль, что сегодня у меня нет ни такой еды, ни зубов, чтобы ее жевать, ни здоровья.

В те времена, когда я был молод, два стоуна муки обычно шли на Рождество. Я был уже взрослым мужчиной еще до того, как появился чай, и тогда фунт чаю, что причитался на Рождество, откладывали и берегли в надежном месте до этого праздника.

Но сейчас у нас уже совсем другая песня насчет всего, что касается еды: хлеб из белой муки, чай, сахар. Некоторые принимают пищу четыре раза в день. В те дни каждый раз я ел столько же пищи, сколько сейчас едят за четыре. Тогда и на той еде люди могли прожить еще два дня, если было нужно. А теперь человек не пройдет расстояния длиннее вил, как хлопнется на собственный зад, потому что ест обычно не нормальную еду, а все ерунду какую-то.