Острова, залитые солнцем - [10]

 — Почему этот бунт продолжался так долго?

 — Потому что не разрешили применить огнестрельное оружие. Власти боялись грубо обращаться с политическими. Они ведь были образованными людьми и пользовались большой поддержкой на материке.

Тюрьму окружала высокая стена. Позади крыла, где когда-то размещались политические, большая часть стены была разрушена. Я спросил, не разрушили ли ее во время бунта.

 — Нет, это работа японцев, — пояснил Лахман Сингх, — В этом месте к берегу приставали небольшие японские суда. Стену снесли, чтобы ходить напрямик.

 — Вы были здесь, когда пришли японцы?

 — Он первым столкнулся с ними. Спросите его самого, — заметил Капур, слушавший рассказы охранника с не меньшим интересом, чем я.

В разговор вмешался Пхатак.

 — Не продолжить ли наш разговор в конторе, — сказал он, посмотрев на часы.

Мы спустились вниз. Охраннник принес мне стакан воды. Я пил с удовольствием: приближался полдень и становилось жарко.

 — Во время войны мы оказались в беспомощном положении. Англичане перебросили с островов единственную роту солдат, — продолжал Лахман Сингх. — Когда Япония вступила в войну, почти вся администрация острова разбежалась, колонией управлял только основной тюремный штат.

 — Это случилось в пять утра. Я был на дежурстве и собирался открыть главные ворота тюрьмы, как вдруг чья-то рука сзади сжала мне запястье. Я не сопротивлялся, опасаясь, что это японцы: несколько дней назад мы слышали, что японские суда появляются в районе островов. Повернувшись, я оказался лицом к лицу со взводом японских солдат. Двое японцев обыскали меня, отобрали дубинку, ремень и свисток и связали мне руки.

«Кто еще внутри?» — спросил японский сержант. Я ответил, что там тюремщик. Тогда несколько солдат притащили тюремщика и связали его. Через некоторое время они привели верховного комиссара, которого застали в бунгало, и тоже связали. Потом японцы ринулись в тюрьму и в поисках оружия обшарили каждый уголок. Через два дня, убедившись, что его пет, они открыли тюремные ворота и выпустили заключенных. В то время каторжников было всего двести.

 — И их не вернули обратно в камеры?

 — Нет, их освободили, но они должны были трудиться в рабочих командах, что было нисколько не легче, чем в тюрьме, а, может быть, даже тяжелей.

 — Ив тюрьму больше никого не сажали?

Лахман Сингх многозначительно посмотрел на Джирия Дайяла. Охранники переглянулись.

 — Да нет, ее снова заполнили, — сказал Лахман Сингх.

Джирия Дайял, хранивший до сих пор молчание, продолжил рассказ.

 — В нее попали заключенные другого рода — лица, подозреваемые в шпионаже в пользу англичан. Японцам казалось, что местное население информирует англичан, так как всякий раз, когда сюда заходили японские суда, прилетали английские бомбардировщики и бомбили их.

 — Джирия был одним из новых заключенных, — усмехнулся Лахман Сингх.

 — Да ну! Каково же было оказаться по другую сторону решетки?

 — Ужасно, — заверил Джирия Дайял, полный мужчина с круглым выразительным лицом.

 — Много тяжелой работы?

 — Много пыток, — уточнил охранник, — взгляните.

Он показал свои руки. Они были страшны. Пальцы искривлены, изуродованные ногти росли неровными, вздутыми шишками.

 — Они загоняли под ногти раскаленные иглы, жгли ноги.

Джирия Дайял засучил штанину и показал большие участки блестящей кожи, где не росли волосы.

 — Японцы зажигали куски бумаги и держали ногу над огнем до тех пор, пока кожа не начинала шипеть и не появлялся запах горящего мяса. Я пробыл там всего три месяца, но постарел лет на тридцать.

 — Почему японцы подозревали вас в шпионаже?

 — Не только меня. Большинство грамотных индийцев находились под подозрением. Японцы считали, что только люди, имевшие хоть какое-нибудь образование, могли быть шпионами. Четыре года японской оккупации были подобны кошмару. И только когда они ушли, мы вздохнули свободно.

В этом месте Пхатак, который начал обнаруживать признаки беспокойства, прервал его:

 — Если вы хотите осмотреть действующую тюрьму, то лучше поторопиться. Осталось всего десять минут до обеда.

Мы поднялись.

 — Аза что сидят заключенные сейчас? — спросил я Пхатака.

 — Большей частью за мелкие преступления, — ответил тюремщик, — запрещенное самогоноварение, браконьерство и т. д. Но время от времени к нам попадают и опасные преступники.

Он провел нас мимо камер. В этот час дня они были пусты. Однако в одной из них мы неожиданно увидели сморщенного старика с молочно-белыми волосами. Заметив нас, он шагнул вперед, прижался к решетке, сложил руки и склонил голову как бы в молитве. Он выглядел таким несчастным и кротким, что я не удержался и спросил:

 — Что он сделал?

В моем голосе, должно быть, звучало сострадание, так как Капур заметил:

 — Приберегите свое сочувствие для кого-нибудь еще. Это отъявленный садист, детоубийца. Его прислали к нам с материка. Старик зарезал в ссоре своего маленького племянника. Как крестьянин, он после освобождения получил ферму. Но вместо того чтобы жить мирно, снова нашел повод для ссоры с соседом-фермером и изрубил его маленького сына на куски. Его приговорили к пожизненному заключению.

 — Почему он сейчас в камере, а не с другими заключенными?