Остров за островом - [73]

Полдня над землей летели гусиные перья, пух и клочки овечьей шерсти. Потом ветер сжалился, устыдился и исчез. Штатив никогда еще не стоял в этих широтах столь прочно, цепочка пингвинов, растянувшаяся на сотни метров, торжественно прошла перед объективом. Диафрагма — шестнадцать, четкость — прекрасная. Настроение — лучше не бывает.

Но нервы были напряжены, потому что никто не мог сказать, сколько продлится этот праздник, устроенный нам богами погоды. Праздник длился до самого вечера. Главный прожектор потонул в холодном море, и небо над многотысячной колонией пингвинов на мысе Волинтир озарилось сказочным сиянием.

Я тащился домой с рюкзаком, киноаппаратом, штативом и магнитофоном, усталый, но осчастливленный щедростью дня и красотой вечера. Вдали над прибрежным валом возвышались контуры прямоугольного равнобедренного треугольника. Это был дом пастуха. В окошке призывно светился фонарик Харриет.

Я чуть не споткнулся об овцу, которую не заметил в сгущавшихся сумерках. Это была неподвижно лежащая матка, парализованная настолько, что она не могла пошевелить головой. Овца объелась и была не в состоянии нести свой желудок. Положение ее было не из завидных. О печальном состоянии овцы уже пронюхали птицы. Большие поморники сообразили, что надо приложить немного усилий и тогда они обеспечат себя пищей на много дней.

Они уже выклевали овце левый глаз. Я сбросил ношу, ухватился покрепче за шерсть на спине овцы и поднял беднягу на ноги. Испуганная овца принялась бегать по кругу, используя меня в качестве опоры. Через несколько минут она уже могла стоять самостоятельно, хотя еще и не совсем твердо. Поскольку у нее не было левого глаза, ее все время тянуло вправо, но правый бок у нее был парализован.

Как бы там ни было, а вскоре овца уже дохромала до стада маток с ягнятами. Я был горд своим поступком. Жизнь овцы была спасена от когтей поморников, буревестников, грифов-индеек и Мошенника Джонни. Но имел ли я право лишать их куска хлеба? Ведь они нападают только на нежизнеспособных животных. Нам, людям, бывает трудно понять мудрость естественного равновесия.

Помехи в охране природы

Я сидел на краю берегового вала, образовавшегося от выветривания. Снаряжение лежало рядом. Наверное, именно таким был ландшафт, окружавший на заре времен пастуха и пророка Авраама. Владельца местной фермы у мыса Волинтир звали Осмондом Смитом. В честь него великолепный береговой вал был назван горой Осмонда. Вал возвышался на пятнадцать метров над некогда намывшим его морем; он имел в ширину около ста метров и тянулся на несколько километров по белому песку залива. Оба его конца упирались в старые утесы. В вечернем свете казалось, что вал покрыт мягким бархатным ковром грязно-зеленого цвета.

На вершине вала проходил военный смотр нескольких тысяч пингвинов, выстроившихся рядом со своими норами. Большая их часть только что вернулась с рыбной ловли в Атлантическом океане к своим жирным трехмесячным птенцам. В смотре принимали участие и несколько сотен Магеллановых гусей, державшихся стадами, которые делились на пары. Особенно бросались в глаза самцы в полосатых черно-белых визитках. Коричневые же самки, трудно различимые на темном фоне, казались их тенью. Время от времени один из вожаков поднимал шумную гогочущую стаю, она выстраивалась треугольником и направлялась на ночь к мелководью.

Матки с ягнятами по диагонали пересекали гору Осмонда, идя через колонии гусей и пингвинов. Они наелись зеленой травы, растущей на удобренной гуано почве, и теперь спасались от ветра, дующего с моря. Овцы улеглись во рву, на краях которого клочьями висела овечья шерсть. Скоро очередной шторм сорвет эти клочья вместе с несколькими килограммами земли.

В маленьком озерке на вершине вала отражалось небо. Чуть ниже было другое озеро, побольше, а за ним третье, самое большое; в тихую погоду оно белело, как пятно извести на огороде. В этих озерах водились хохлатые утки и желтоклювые чирки. Сейчас, перед наступлением ночи, эти птицы выстроились на берегу своих озер, их темные силуэты вырисовывались на фоне тревожного вечернего неба и отражались в гладкой воде.

Газовый фонарик в окне дома горел теперь ярче и призывнее. Мне даже казалось, что я чувствую запах шведских консервов. Харриет ждет, может быть, беспокоится. Ведь для съемок уже темно.

Однако для звуковых представлений темнота не помеха. Гуси гоготали всей стаей, словно обсуждали достоинства пастбища, на котором они щипали траву. Магеллановы пингвины не замолкали ни на минуту. Их было слишком много и они были слишком болтливы. Они кричали «хонк-хонк-хонк»; издаваемые ими звуки становились все выше и выше и срывались на фальцет. Когда пингвинов раздражало мое присутствие, они кричали «хонк-хонк» даже из нор, но голоса их звучали немного глуше. Если я заглядывал в нору, они начинали вертеть головами, как совы. Иногда они пели в унисон, это было похоже на репетицию плохо спевшегося церковного хора, хотя в голосах певцов звучала неподдельная страсть. Призывно блеяли овцы, жалобно плакали ягнята. Из большой лагуны слышались басы. Там линяли шестнадцать морских слонов, они вяло ссорились, похрюкивали и время от времени нетерпеливо ревели.