Остров за островом - [50]

По утрам мы наблюдали, как все четыре пары мирно завтракали в бухте. Фолклендские утки-пароходы ныряли среди водорослей, вертикально подняв хвосты, или плавали, опустив голову под воду. Время от времени они выныривали с пучками подводных растений. А водорослевые гуси в основном паслись и щипали водоросли среди скал, обнажавшихся во время отлива.

Неожиданно утки, по виду очень похожие на гаг, налетели друг на друга. Вода вскипела, защелкали крылья-коротышки, забили по воде лапы. Утка дралась с уткой, селезень с селезнем. Драка прекратилась так же неожиданно, как началась, и каждая пара одновременно удалилась в свои владения. Отдохнув на камнях, жены отправились на покой под сень туссока. Селезни же долго не могли успокоиться, они описывали круги и восьмерки, погрузившись почти целиком в воду. Их местонахождение выдавали только охристые головки и свист: «кьюю… кьюю…»

Этажом выше, над головами этих гнездящихся на земле птиц, жили другие. В темноту дерновистого пьедестала кочки, который иногда достигает метровой высоты, с большим трудом зарывается ныряющий буревестник. Эта маленькая птица не приспособлена к тому, чтобы рыть землю клювом или лапками, но она умеет упорно бороться со стеблями и всегда освобождает себе пространство, достаточное, чтобы отложить яйцо.

Ныряющие буревестники стаями слетаются к своим гнездам, когда уже совсем стемнеет, и покидают их до рассвета. И все-таки совы успевают прихватить парочку из них для своих личных потребностей. Человеку, не знакомому с поведением ныряющего буревестника, трудно обнаружить на бескрайних просторах Южной Атлантики эту птицу, величиной не больше нашего дрозда. Когда мы плыли из Монтевидео на Фолклендские острова, мне на закате посчастливилось увидеть целую стаю буревестников. Белоснежное брюшко так и сверкало на поворотах. Охотясь за мелкими животными, которые водятся в верхних слоях воды, ныряющие буревестники подныривают под гребень волны. Подобно нашим северным гагаркам, они проплывают сквозь волну, гребя крыльями, скользят по инерции между волнами и подныривают под следующий гребень. Этот маневр требует и силы и ловкости. С наступлением сумерек они поднимаются с волн и летят к скрытому за горизонтом острову Кидней и его зарослям туссока для того, чтобы зарыться в них, а может, и для того, чтобы накормить двух недавно вылупившихся птенцов.

В щелях пористых стеблей туссока живет смелый маленький крапивник, его круглое травяное гнездо бывает выстлано перьями и пухом соседей. Здесь это веселое шоколадно-коричневое существо так и зовут туссоковой птицей.

Просидев неподвижно несколько часов с киноаппаратом, я близко познакомился с этими бойкими крохотными птичками. В течение многих поколений из-за постоянных ветров крапивник был вынужден жаться к земле и почти разучился летать. Он прыгал у самых моих ног, задрав вверх хвостик, звонко чирикал и спешил дальше к каменным россыпям или травяным джунглям. Он был совсем ручной и страшно любопытный, садился на киноаппарат, перепрыгивал ко мне на колени, карабкался по ножке штатива и спрыгивал в мертвые водоросли искать насекомых. Крапивник был совершенно неутомим по части добывания корма, особенно по сравнению с фолклендским дроздом (он похож на нашего черного дрозда, только светло-коричневый с блестящим желтым клювом).

Дрозд гонялся за насекомыми в воздухе, тогда как крапивник мог клевать их лишь на земле. Когда дрозд уже улетел к своему гнезду, помещавшемуся этажом выше на зеленом одеянии все той же кочки туссока крапивник все еще продолжал свою охоту. Он переворачивал мелкие камешки, копался в водорослях, рылся, где только можно, отыскивая корм для себя и своей семьи. Когда дрозд прилетал обратно, крапивник отпрыгивал в сторону и несколько минут выжидал. Или прыгал ко мне и начинал танцевать, волоча по земле чуть расправленные крылья и распевая во все горло. Он кружился на камешке и высматривал себе партнершу. Вот он оживился еще больше, совсем расправил крылья и от страсти поднял их вверх, как садящаяся на воду крачка. Он танцевал изумительно грациозно. И только ради меня, потому что партнерша так и не появилась.

Обитателям колонии морских львов наскучила гаремная дисциплина, и они потихоньку расползались по таинственным туссоковым зарослям. Я часто натыкался на одну и ту же молодую пару, и хотя они пугались ничуть не меньше, чем я, самец ни разу не кинулся на меня. Очевидно, на Фолклендских островах люди, как и всюду, имеют предвзятое мнение о коварности животных.

Из-за этой болтовни Харриет боялась ходить в ту сторону, где ей могли встретиться морские львы, несмотря на все мои уверения в их миролюбии. Я иногда видел, как они сладко спали на кочках туссока. Наверное, им было особенно приятно лежать на молодых побегах, своей тяжестью они придавливали траву, образуя плоские платформы.

Эти солнечные террасы позволяли грифам-индейкам и совам высматривать то, что подлежало уничтожению. Компаниями по-двое или по-трое, в зависимости от величины террасы, они стояли в дозоре или просто отдыхали. Случайно я обнаружил место, где совы устраивали свои ночные пирушки — несколько террас были усыпаны пухом, перьями и костями в основном качурок и буревестников. В сумерках совы беззвучно кружили над нашим домишком, а потом улетали туда, где с жалобными криками искали свои гнезда вернувшиеся с моря полуночники. Качурки беспомощны на земле и представляют собой легкую добычу для сов.