Остров за островом - [12]

Я был зол на мистера Кнюдсена из Торонто и желал, чтобы он очутился за тысячу земель. Он и помешал мне и испугал меня. Но потом мы подружились, и он несколько дней исполнял роль моего верного носильщика. Его образ жизни свидетельствовал о том, что сторонники спорта на свежем воздухе имеют в Торонто ярого приверженца. Он питал неистощимый интерес к животным, к природе и все свои наблюдения аккуратно записывал в блокнот. На шее мистера Кнюдсена на тоненьком ремешке болтался фотоаппарат с объективом, покрытым пылью и цветочной пыльцой. Он радовался, что может несколько дней поговорить по-шведски, следовал за мной, как тень, разговаривал только шепотом и имел самые добрые намерения.

На рассвете большой аллигатор объявил о своей страсти и тут же получил ответ. Диалог длился добрых десять минут, но реплики звучали все тише, и в конце концов из-под крупнолистных желтых водяных лилий слышалось лишь глухое бормотание.

Охране парка приходится вести суровую борьбу с браконьерами. Кожа с брюха аллигатора ценится от 30 до 35 крон за фут и идет на изготовление туфель, сумок, поясов и ремешков для часов, продающихся в самых фешенебельных магазинах Нью-Йорка и Майами.

Взошло солнце, и по соседству от нас проснулись четверо уже научившихся летать птенцов змеешейки^{17}. Они тут же потребовали у родителей завтрак. От их гнезда почти ничего не осталось: когда птенцы учились летать, стебли и веточки постепенно попадали в воду. Трудолюбивые родители тут же находили пищу: зеркальная поверхность воды была усеяна маленькими усатыми сомиками и панцирными щуками. Подцепив рыбу величиной с салаку, змеешейка выплывает на поверхность, подкидывает рыбу в воздух так, чтобы она перевернулась, и заглатывает ее с головы. После удачной охоты змеешейка садится на ближайшее дерево и широко расправляет крылья, чтобы они просохли. У змеешеек нет водоотталкивающего жирового слоя на перьях, и, мокрые, они не могут летать. Высохнув, змеешейка возвращается к птенцам, и тут начинаются ее мучения. Длинные острые клювы четырех птенцов мелькают, точно клинки перед глазами мамы или папы — смотря у кого нужно отнять добычу. Когда наблюдаешь за этим завтраком в телеобъектив, кажется, что это какое-то истязание.

Загорающие на солнце сомики были вспугнуты двумя небольшими черепахами, которые пересекали водную гладь, прижавшись друг к другу, точно влюбленные. В иле, на дне, лежала третья черепаха, вытянув длинную и тонкую, как у змеешейки, шею. Ее головка, словно перископ, торчала над водой. Черепахам всегда приходится быть начеку: ими любят полакомиться аллигаторы.

Испанский мох

Островки леса на холмах среди колышущегося травяного разлива — ландшафт, который встречается только во Флориде. В этих лесах сталкивается растительность умеренного и тропического поясов: рощи королевских пальм и сосновые леса, одетое мхом красное дерево, эпифиты, висящие на болотных кипарисах, лианы и вьющиеся смоковницы. Дикие бананы, папоротники, мхи и подмаренники образуют непроходимые заросли. Если ты отважишься погрузиться в эту пышную буйную зелень, знай, что за тобой будут следить пристальные глаза и настороженные уши. Невозможно застать врасплох того, кто скрывается здесь от полуденного зноя.

Ботанические экскурсии по этим зарослям и висячим садам исключительно интересны, но в тебя все время будут впиваться острые, как пила, колючки пальмового подроста. Опасны побеги ядовитой манцинеллы (Hipomane mancinella), чей напоминающий молоко сок вызывает на коже пузыри, как от ожога. Но если ты преодолеешь все эти препятствия и помехи, тебе откроется сокровищница орхидей, которые вьются по замшелым стволам, пробиваются среди бромелиевых или свисают с переплетений лиан. Здесь можно встретить более восьмидесяти видов орхидей, начиная от крохотной орхидеи — призрака, у которой цветок не больше булавочной головки, до орхидей «коровий рог» или «сигара», один только цветок которых может заполнить целую корзину.

В Коркскру Свэмп (Штопорное болото) воздух недвижен. Здесь душно, жарко, влажно. Пот ручьями стекает в резиновые сапоги, и уже через полчаса пропадает всякое желание фотографировать. Надо мной возвышается последний в Америке девственный кипарисовый лес. Высота деревьев достигает здесь более сорока метров. Ветви их украшены длинными развевающимися вуалями «испанского мха», будто в сказочном лесу.

Эти развевающиеся гирлянды не имеют никакого отношения ни к Испании, ни к мхам. Это растение эпифит, которое прекрасно себя чувствует даже на телеграфных столбах. Линней окрестил этот «мох» тилландсией, чтобы почтить таким образом память своего предшественника — основателя финской ботаники профессора Элиаса Тилландса.

Мощные стволы кипарисов возвышаются над густыми зарослями паучьих лилий и понтедерии. Болото затянуто мягким светло-зеленым ковром водяного гиацинта, таким плотным, что самая маленькая из всех цапель, зеленая кваква^{18}, может гулять по нему, не замочив ног. Среди листвы, словно маятники, раскачиваются змеи. То тут, то там мелькнет нос аллигатора, подстерегающего добычу. Картину оживляет точеная фигура голубой цапли. Когда эта белоснежная на самом деле птица, насторожившись, замирает, кажется, будто перед тобой романтическая японская акварель. Легкое колыхание драпировок тилландсии выдает присутствие совы Strix varia