Остров яблок - [34]

соглядатаем, когда тебе ставят условия, когда под нож идут близкие – мне холодно, Мария. Я не могу этого выдержать. И мне страшно. Простишь ли мне малодушие? Я, если честно, не знаю, могу ли ещё любить. Это чувство было привычно, и его постепенное отмирание прошло незамеченным. Казалось, что так будет всегда – отец где-то далеко и высоко, жена под боком, друг пропащий, но всё равно – друг. И прочее… Коллеги… Ещё одна женщина, да, увы, не стал бы в этом сознаваться, но теперь, когда я ухожу, мне нельзя никак соврать, мне нужно раскрыться и, смешно сказать, покаяться. К кому же адресовать покаяние, как не к тебе… Хотя ты не прочитаешь всего этого. Я закину тексты из компьютера на «документы Гугла» и забуду пароль. Но написанное слово всё равно живет, не такую ли историю ты мне рассказала про Анахарсиса с его книгой? Её четыре раза сжигали и один раз закапывали – и не смогли уничтожить. Теперь, когда я должен уйти, мне жаль, что я не прочитал записи великого скифа.

А женщина… Ей было девятнадцать. Она училась на журналиста и пришла ко мне в фирму с каким-то глупейшим редакционным заданием. Я стал флиртовать, и она тоже, не смотри, что малолетка. Был июль, и я предложил прокатиться в лес, за МКАД, поискать землянику. Прокатились… Ягоды уже отошли, но две-три ещё можно было найти. Она так старалась, ходила по хилому лесочку, исследовала каждый сантиметр. Шейный платок повязала на голову, как крестьянка косыночку, фальшиво пела какую-то милую чушь на английском. Попка её в джинсиках между ёлочек мелькала… А я сидел на траве, отгонял комаров и ждал… Она набрала полную ладошку, земляника вперемешку с черникой, и принесла, протянула руку, прижала мне к губам. Я проглотил ягоды и поцеловал эту маленькую ладошку, всю в пятнах от черники… Никогда такого возбуждения не испытывал, даже в молодости, когда только о девках и думал. И всё случилось. Она оказалась девушкой. Искала случая расстаться с невинностью, но получилось гораздо серьёзнее, чем мы оба ожидали. Искали приключения, а получилась любовь, маленькая, запуганная, несчастная любвишка, которая и теперь шевелится…

Знаешь, хоть что про меня думай, но нет никакой вины перед женой за тот случай. Но оставить Надю? А ведь я не просто оставлю – я отдам её этому гадёнышу. Вот от чего холодно, Мария, – от выбора. Я должен или убить её, или подарить врагу. Если останусь, то она станет предметом шантажа и, в конечном счёте, погибнет. Игра идёт серьёзная. Ты открыла мне глаза. Если бы не ты, я бы не стал подслушивать. Я был форменный идиот и слушал только пение ветра… А ведь меня предупреждали, точно по твоей теории подсказок. Три месяца назад приходил ко мне Коротышка Сантос и рассказывал, как важно уметь слышать ВСЁ, чтобы не погибнуть. Знаешь, что я подслушал вчера? Прилетал полковник Прозоровский… Он, видимо, тоже гебешник, видимо, местный куратор, который тут всё обеспечивает. Мария! Ты чуешь сердцем… Уже около столбика с надписью, когда ты так посмотрела, стало ясно, что дело плохо. Мишка требовал от Прозоровского лететь немедленно в Петропавловск. Меня усыпить и отправить, как багаж. А тот твердил – не улетай! Сидите, говорит, тут до победного. Рассказал, что у военных ужасные проблемы. Что-то с ракетами... По всему миру идут магнитные бури, никто ничего не может понять… Они в панике, паника до самого верха. Вот почему они хотят меня. Думают, что я – источник всепланетных помех, смешно, но им больше нечего думать. И мне страшно, потому что я кое-что знаю про эту историю, и ещё страшней, что знаю не всё.

Мария! Как мне бежать? Это же страшно, Мария, когда против тебя такое… С одной стороны – этот огромный чёрный океан, с другой – планета людей, и тоже чёрная, тоже холодная. Какие, к чёрту, мы особенные? Мы все сидим в одном вагоне, и вагон этот катится по наклонной, и впереди – пропасть, и тормозов нет, и паровоз отцепился ещё сто лет назад, и какая мне радость от того, что я особенней соседа по полке? Я, вождь без дружин, князь без страны, раб стандарта, царь природы, умею считать до десяти, а он до пяти – вот и вся разница, Мария. Нам страшно обоим, и мы летим, и впереди пропасть, и всё, что мы можем предпринять, – анекдотично. Мы можем попеть псалмы, вспомнить детство, обняться и заплакать. Самые упёртые могут украсить стенки вагона иконами или лозунгами, по самочувствию… Но вагон несётся, все быстрей, и осталось так мало…

Пятого мая, когда я впервые увидел Остров яблок, мне показалось, что это выход. Но это другое. Я смогу попасть туда, но не смогу забрать с собой близких… Тебя не смогу забрать. Если я тут останусь, то ты тоже станешь подопытным кроликом, так ведь? Знаю, что ты про себя не вспомнишь и, если надо, побежишь на другой конец света со своим животом, чтобы только отвести следы. Но отсюда не так и просто убежать. И тебя посадят в комнату без окон, будут подключать к разным приборам, а когда родится твой ребёнок, его унесут люди в белых халатах и разрежут на части, чтобы убедиться в собственной глупости. Нет, Мария, я не могу, я боюсь, но я должен. Какое противное слово... Может, забрать с собой этого?.. Знаешь, есть такое искушение. Схватить за шиворот – и в воду. Он утонет, конечно. И жаль его одновременно. Не мое чувство, я привык к высоким категориям, мне проще сказать, что все человечество – мусорная куча, чем утопить одного человеческого