Остров в степи - [38]

У атагаса (старшего чабана) Шевченки овечки всегда приходили на стрижку все, как одна. Любо-дорого.

Уж кому, как не Шевченке, знать, как водить тонкорунных овечек.

Однажды с утра уходили пастухи с ними в степь. Только успели они отойти от сарая, дед Шевченко зашел за сарай и стал громко, протяжно гукать, чабанов домой заворачивать.

Неохотно повернули овечки домой. Душно летом в сараях, парно, как в бане. Тяжко дышат заросшие длинной н жаркой шерстью бока мериносов и английских бараиов-линкольнов. Рты открыты, на мордах — мученье. Все толпятся у выхода и у окон. Тянут головы ко всякой щелочке, лишь потянет чуть-чуть ветерком.

Хорошо им средь степи, на воле! А тут только пошли, отдышались и снова назад, в эту баню.

Запрыгали, балуясь, цапы. Трясут бородами, не хотят возвращаться назад. И овечки словно прилипли к траве, не отцепишь никак.

А старик-атагас гукает все сильнее, кричит на всю степь:

И овечки словно прилипли к траве — не отцепишь никак.

— А-a-a! А-a-a-a!

Овечки потянулись к сараю. Старик всех принимал, размещал по загонам и показывал на небо: дескать, видите, тучки.

Наконец вернулось из степи последнее стадо — отборная сотня баранов. Все самцы-мериносы. У каждого на голове крутые кольца рогов. Каждый весом двенадцать-пятнадрать пудов. И у каждого в ухе продета медаль: «Асканийское элитное стадо».

Такая элита — гордость всякой страны.

Атагас их дождался. Сосчитал, проверил и поставил на место в сарай.

Только успели попрятать овечек — вся степь почернела, на небе засверкали зарницы.

Дед стоял на пороге сарая, опираясь плечом о косяк и шутил с чабанами.

Старика не поймаешь. Нет у него ни барометра, ни термометра, а чует он непогоду, словно петух.

Тут подкралась к сараю тихая молния. Сверкнула. И дед, как стоял, повалился на землю.

— Шевченку убило! В деда молния вдарила! Атагаса убило! Убило! — закричали вокруг чабаны.

Они подхватили атагаса. Отнесли от сарая, положили на землю и давай рыть лопатами яму, закидывать атагаса землей.

Ох, не нравилось все это Шутке!

Чабаны забросали Шевченку и бегом побежали к сараю.

Но Шутка не мог так оставить хозяина. Он стал раскидывать лапами землю и рычал от волнения.

Вдруг из ямы поднялся оживший Шевченко. Сел, потрогал руками лопату, погладил собаку и хотел снова лечь, но тут взглянул на сарай и, как бешеный, крикнул:

— Ратуйте! На помощь! Овечки!

Сарай полыхал, как береста.

Ну ж и прытко мелькнул мимо чабанов удалой атагас!

— Элитное стадо! — кричал он на бегу. — Спасайте элитных баранов!

И через огонь, в дым сарая…

Ну, а кто же за дедом?

Первым прыгнул за ним, ни минуты не мешкая, Шутка.

Тогда попрыгали все чабаны.

Ох, и было в сарае!

Воскресший из мертвых, Шевченко хватал за рога надменных элитных баранов, пихал их ногами, толкал, тащил их к огню и кидал через костер на свободу.

Шутка лихо ему помогал, поторапливал, гнал. А не шли, так вгрызался им в загривки, в ляжки.

Сам один, без людей, он пугнул из угла сотню глупых овечек. Лязгнул, рявкнул на них, и они, не помня себя, пронеслись через пламя наружу.

Наконец остался в сарае один меринос, но какой!!

Это был «сто девятый». У него были две золотые медали Он ездил в Германию. Лучшие бараны в СССР были все сыновья «сто девятого».

Стоил он много тысяч. И такой чемпион вдруг забился за плахи в углу, тряс рогами и ни за что не хотел выходить испугался.

А сарай уже весь светился насквозь. Весь трещал и шатался, как будто трогался с места. Крыша вот-вот сейчас собиралась рухнуть.

Атагас напрягал все силы, но пятнадцать пудов упирались, тянули назад.

В едком дыме люди не видали друг друга.

Чабаны пробирались на воздух. Атагас и баран, задыхаясь, боролись в углу.

В это время на Шутку свалилась сгоревшая в уголь решетка. Он завыл. Шерсть на нем занялась. Он хотел покататься по полу. Пол был весь в горячих углях.

Над глазами у Шутки сгорели ресницы и брови. Лапы до мяса спеклись на жару.

Тут услышал он голос:

— А ну, Шутка, поддай! Шутый, усь, усь, собака! Ату! Ну-ка, Шутка!

Шутка сразу забыл про всю боль. Пал на спину барана Вцепился. Баран сиганул, и все трое промчались на волю.

Следом рухнула крыша. Обожженные люди кричали, смеялись.

А старик и собака упали у ямы. И сырая земля оживила их снова.

Лапы сильно задергались, словно Шутка побежал куда-то во сне. Пес брехнул, заворчал и проснулся.

Над степью занималась заря. Скоро солнце начнет припекать.

Шутка встал и поплелся к крыльцу. На крыльцо вышла дочка хозяина с миской:

— Ну, ты, Шутка, чего не вечерял вчера?

Она поставила Шутке болтушку с кусочками брюшины. Шутка быстро ее похлебал и пошел, не спеша, по дороге. Боровский с утра обошел все хозяйство, выдал пару щенков чабанам на сараи.

— Хорошие будут щенки. Не такие, как Шутка, а все-таки добрые будут собаки. Прощайте, товарищ Боровский!

Проводив их, занялся Боровский своим велосипедом. Нужно было поехать узнать распоряжения насчет лисо-собак. И в газетку ему захотелось взглянуть: интересно ведь все, что творится на свете.

Тут он вспомнил про Шутку и нагнулся к нему под крыльцо. А когда распрямился, к нему уже подходила седая собака. Она осторожно держала зубами газету, в которой имелась заметка: «Замечательный опыт гибридизации лисиц и собак увенчался успехом. Срочно по телеграфу нам сообщено, что вчера в институте получены первые лисо-собаки. В ближайшие дни мы дадим о них подробные сведения».