Крр!.. Крр!.. Квак! квак! — поют на черной земле лягушки.
Снег растаял. Всюду вязкая, пухлая грязь, и лягушкам раздолье. Со всех сторон слышны их звонкие голосистые трели. А иногда сразу целый хор, целый оркестр зальется вдруг перед какой-нибудь лягушиной красавицей.
Если красавице не по вкусу музыка, и она надменно проскачет мимо оркестра, тогда долго слышатся торопливые шлеп… шлеп… шлеп. Это музыканты спешат догнать ее, остановить и еще раз спеть ей горячую песню о том, как она прекрасна — такая зеленая, скользкая, пучеглазая.
Вот с неба упала маленькая огненная звездочка. Над самой землей, в больших кустах сна как будто раздвоилась: из нее родились два совсем крохотные огонька. Огоньки отделились от кустов и поплыли к темному спящему дому.
Вдруг они задрожали и заговорили обыкновенными человеческими голосами. Оказалось, что это никакие не звездочки, а самые простые папиросы в зубах двух человек.
Одна папироса прыгает очень высоко. Это кто-то худой, долговязый и басистый. Он медленно вытягивает из грязи ноги и шагает, как в семимильных сапогах.
Другой огонек на целый аршин ниже. Он очень проворный, живой. Скачет через лужицы и стоит на одной ноге, выбирая, куда бы поставить другую.
— А что, Черный отдышался? Есть начал? — спрашивает маленький и прыгает дальше.
— Теперь ничего. Все в порядке, Павел Федотыч, — отвечает басистый.
Он делает гигантский шаг и сразу выбирается из грязи на тротуар.
— Мы его заперли в отдельный дворик. Дали сена, свежeй подстилки. Через десять минут он начал есть — и как ни а чем не бывало. До чего они выносливые, а, Павел Федотыч?
— В драке — да, выносливые, а в других случаях… Чуть проглотит чего-нибудь прелого или гнилого — и сейчас нахохлится и — капут.
— Да, это верно. Долго болеть у них не полагается. Если уж захворал, ослаб, не можешь за себя постоять, ну, значит, сдыхай.
— Ну, а этого хулигана, Митьку, вы осмотрели? Может быть, он тоже изранен, как Черный?
— Осмотрели. С виду-то ему тоже попало здорово: весь бок в крови был. Но его разве поймаешь, Павел Федотыч? В нем словно бес засел. Когда мы заперли Черного, он все старался просунуть рога и достать его через сетку. До самой темноты шатался вокруг дворика. А чуть сделаешь к нему шаг он мигом за версту устрельнет.
— Вот забияка! Ну, я пошел, Август Иваныч. Эх, по правде сказать, и есть хочется! Знаете, как подумаю про горячую котлету или про стакан молока, так слюни бегут, как у собаки.
— Еще бы! Сегодня денек выдался такой — наверняка половина работников без обеда.
Маленький человек пожал руку долговязому и поднялся на крыльцо темного дома. Тихонько, как вор, он взялся за ручку двери и уже хотел открыть ее. Но тут его сзади окликнул веселый голос:
— Павел Федотыч! С прибавлением семейства: бубалиха отелилась.
— Да ну? И что же, благополучно? Когда это случилось? Маленький здоров?
— Только что. Все ладно. Я до ветеринара бегал, а он на сарай, оказывается, уехал. Там и ночевать будет. Так я зараз до вас смотался. Дай, думаю, повещу.
— А кто же в аптилопнике?
— Микола — парень, которого мне прислали в помощники.
— Новичок? Э-э, Сашко, так не годится! Как же ты и такую минуту оставляешь антилопник на неопытного работника! Надо было его послать, а самому… Нехорошо, не ожидал я от тебя…
— Да я ж…
— Сейчас же ступай в антилопник! Я через две минуты тоже приду. Только зайду, хоть хлеба кусок съем да скажу, чтобы не беспокоились. Хотя, впрочем… Сашко!
— Я здесь, Павел Федотыч, — уже из-за кустов ото звался Сашко.
— Постой, я тоже иду. Ладно, уж после поем.
Снова вспыхнул огонек на конце папироски. Снова маленький проворный человечек запрыгал через грязь. Выбравшись на дорогу, он зашагал так прытко, что Сашко не мог поспеть за ним, хотя был гораздо выше.
— Да вы не беспокойтесь, Павел Федотыч. Я ж ему объяснил все. Сказал, чтобы он ни на шаг не отходил от бубалихи.
— Ага! Объяснил все-таки. Ну, отлично!
Люди прошли через парк и очутились у антилопника. В открытых дверях стоял парень, раскуривая цыгарку.
— Ты почему не у станка?
— Да я только сейчас отошел. Покурить охота.
— Это что за ответ? — грозно спросил Павел Федотыч. Ты где — на улице или на работе?
Толстые, некрасивые тубы Павла Федотыча крепко сжались. Видно было, что он очень рассердился. Но говорил он вполголоса и так, как будто был совершенно спокоен. В антилопнике запрещалось шуметь, бегать, даже взмахивать руками Редкие, дорогие антилопы могли испугаться и в страхе насмерть побиться о стенки.
В одиннадцать часов переставала работать электростанция, и на ночь антилопник освещался керосиновыми фонарями. Во всем длинном узком коридоре таких фонарей висело четыре. От них падал тусклый свет на помещения для зверей «станки». Это были небольшие комнаты из досок, отделенные от коридора железными решетчатыми дверьми. Сейчас в них помещались только те антилопы, которых еще рано было выпускать в степь или у которых должны были родиться дети.
Павел Федотыч быстро пошел вдоль станков. Две стройных антилопы-нильгау встали с подстилок и тревожно проводили его взглядом своих чудесных бархатных глаз. Маленькая пугливая блэсбок шарахнулась в дальний угол. Тонконогие джейраны, дрожа всем телом, прижались к стенке. Водяной бык — кобус — фыркнул и сердито топнул ногой. А напротив него нарядные, дымчато-розовые антилопы-бейзы изо всей силы бахнули рогами о железные прутья двери. Так, просто из озорства, бахнули.