Остров традиции - [95]

– Ты знаешь… а я вот жалею, что никогда не был урлой, – степенно, негромко говорит вдруг Томас.

До сих пор послушный Конраду бесперебойный фонтан словосочетаний и предложений даёт обратный ход, натужно взбулькивает. Томас аргументирует свою позицию. Собравшись с духом, пламенный агитатор опять обретает дар речи, и уже не фонтан, а некий водопад изливается из его уст…

Наконец, Конрад и Томас замечают, что остались в комнате одни. Весь народ перекочевал на кухню, где только что изъяли из духовки жареную индейку. Мальчики-девочки с шутками-прибаутками учат друг друга, как лучше разрезать диковинную птичку, чтобы не сломать ножик и чтобы едокам досталось поровну. Старший товарищ, оседлав табурет, пряча улыбку в бороде, смотрит на весёлую возню и калякает на салфетке дружеские шаржи. Каждые три секунды – взрыв жизнерадостного смеха и новый импульс для безобидного острословия.

Томас разводит руками – он сказал всё, что мог и хотел. Теперь ему не терпится броситься в эпицентр всеобщего веселья. Жаль, Конрад крепко держит его за локоть и всё пытается что-то втолковать (кажется, по третьему кругу…) Но вдруг неугомонный полемист сам наступает на горло любимой песне. Замолкнув, он пристально и недобро вглядывается в загадочный лик автора дружеских шаржей.

– Томас, а это – кто?

– Это Карл, мы его «папой Карло» зовём. Один из самых хитрых жуков, каких я только знаю.

Конрад неотрывно следит, как хохочущие девочки, уступив почётное право разделки тушки хохочущим мальчикам, снуют вокруг рыжебородого корифея. А тот, с иезуитской улыбкой на обветренных губах заливает им что-то интересное – кстати, про птичек.

Томас же излагает историю типичного сволочного селф-мэйд-мэна папы Карло. Как сын пьющих родителей, дитя улицы («урловое детство» – акцентирует Томас) стал доморощенным классиком педагогики, этаким сволочным Макаренко. Вообще-то Карло – простой работяга, сменил уйму профессий, исходил пешком полстраны, а в последние годы всё свободное время отдаёт трудным подросткам. Под его чётким и авторитетным руководством недавние хулиганы отыскивают могилы воинов, павших за Отчизну, ремонтируют пригородный интернат для глухонемых детей, распространяют прокламации благонамеренного содержания, скажем: «Нет фашистской хунте в Амазонии!» (За листовки их, правда, вовсю шпыняют ретивые фараоны – но лучше уж за это, чем за кражи и драки, да так оно и романтичней выходит). У Карло есть помощники-единомышленники, и он готовит себе смену, в частности, Томаса и К° уже третий год пасёт.

Тем временем К° уплетает фрагменты индейки, а классик педагогики подстраивает гитару и, лихо бацая по струнам, зычным баритоном запевает зажигательную песню о четырёх неразлучных тараканах и сверчке. Мальчики надрывают животы, девочки бьют в ладошки.

Причин для веселья Конрад не видит – и откланивается.

…Проходит неделя, другая. Телефон в квартире Мартинсенов молчит. Не звонит больше Томас, не приглашает ни в лес, ни на посиделки. Обманутый в своих ожиданиях, Конрад не выдерживает:

– Алло! Томас!! В чем дело? Что-то ты совсем забыл про меня…

– Да как тебе сказать, – слышится неторопливый ровный голос. – Да так вот и скажу. Карло, когда ты ушёл, заговорил о тебе. Он сказал: «Этот человек – сноб, хотя сам всех считает снобами. Это дешёвая чернуха, допотопное диссидентство, перепев устарелых мелодий… Непохоже, чтобы этот Конрад был на что-то способен, кроме как на огальное охуивание…» Ну и что, что он первый раз тебя видел? Я ведь давал ему читать твою книгу…

– Томас! И ты веришь этому коммунисту папе Карло?! У тебя что – своей головы нет?!

– Есть. Извини… мы знакомы уже полгода, и я чётко просёк: у Конрада негатив, у Карло позитив. Ты – трепешься, Карло – делает. И заметь: при этом у него минимум конфликтов с системой. Да, жучище он ещё тот. Так укротил систему, что не он на неё работает, а она на него. А результаты? Знал бы ты, скольким урелам он вправил мозги! Он научил их всюду видеть позитив…

Постскриптум. Вскоре Томаса призвали в армию, и он погиб на чужой земле, выполняя «интернациональный долг». Последние сведения о папе Карло относятся к разгару Переделки: он был избран депутатом городской думы от демократического блока.

Итак, со временем Конраду стало ясно, что для политически-заговорщических игр родился он, увы, поздновато. Чуточку повзрослевшего, его прельстил –

Вариант В (разгульно-богемный). Навеян чтением Гофмана («Серапионовы братья»), Кортасара («Игра в классики»), Дж. Керуака («Бродяги дхармы»), а также чтением ностальгических мемуаров. Корпорация хмельных остроязыких буршей. Свой Auerbachskeller (Мулен Руж, салон богатой покровительницы, студия популярной кокотки) – условие желательное, но не непременное. Вечная проблема «флэта» вечно решается благодаря изощрённой гениальности молодых шалопутов. В плотной завесе табачного дыма витают бонмо, анекдоты, изящные парадоксы. Под столом ударными темпами разрастается батарея опорожнённых бутылок. Флирт всех со всеми плавно перерастает в повальную любовь. В углу двужильный магнитофон, смазанный портвейном вместо одеколона, хрипит голосом Джима Моррисона или Заппы. И здесь спорят, и здесь вешают ярлыки, но в центре внимания скорее поэтика Джойса, чем реформа судопроизводства. Контингент спетой и спитой компании архидемократически разношёрстен. Здесь самозваные учителя человечества, синтезирующие Кьеркегора с Эпикуром. Здесь замученные мандавошками неоценённые поэты – их стихи не укладываются в скучные четырёхугольники привычной строфики – строки завязываются в узлы, завихряются в сальто-мортале. Здесь обворожительные молодые актриски – они пришли развеяться после дачи взяток натурой маститым режиссёрам. Здесь непонятной национальности экстрасенсы, импрессарио нонконформистского андеграунда, вечные студенты, ежегодно меняющие вуз…