Остров традиции - [97]

Кроме обиды и злобы на себя самого, в потупленном взоре Конрада сквозят благодарность и надежда. Он сам понимает, что так нельзя и что пора становиться человеком. «Обусловиться», каламбурит Зискинд.

Шила всё-таки приходит. Подваливает шабла доблестных студиозусов и лихих герлиц. Изымается портвейн, сэйшн набирает ход. Всем, в принципе, весело. Конрад жмётся в углу, одеревенелый от боязни совершить опрометчивый поступок.

Студиозусы вьются подле Шилы. Зискинд форсит перед герлицами, изображая натурального пенсильванца, говорящего по-сволочному – дескать, вместе с Шилой учусь. Один к одному делает акцент, лепит нелепицы типа: «Как это гоффоритса – не плю ф колодец, фылетит – не поймайеш?» Чистая работа. Герлицы, благоговея и млея, глядят чужеземцу в рот.

Всю игру портит Конрад. «Ай да молодец, Йозеф», – смеётся он во всё горло. Ему необходим смех. Для разрядки. Герлицы, сбитые с панталыку, часто моргают.

Некто, спасая положение, переключает внимание герлиц на увлекательное повествование о том, как некая гоп-компания стопом ездила в злачный курортный город. В тамошних кабаках путешественники спелись с портовыми доходягами. Некто в подробностях живописует быт и нравы этих горьких пропойц. Вот идёт один из них, назюзюкавшись с утречка, по узенькой старинной улочке и, потеряв ориентировку, врезается в баррикаду из пышных расфуфыренных барышень. «Осторожней, ведь сшибить можете», негодуют барышни. Находчивый алконавт без раздумий парирует: ...

– …Да вас ломом хуй сшибёшь! – радостный, подсказывает концовку Конрад. (Ему эту байку уже рассказывали). Он так рад своей осведомлённости, что не замечает сжатых кулаков рассказчика и скрипящих зубов Зискинда.

Но каждый, тем не менее, ведёт свою партию дальше. Слово за слово, половым членом пó столу (любимая присказка Зискинда) – пробил час петтинга. Сплетаясь попарно, тела присутствующих валятся на и под кушетки. Конрад усаживается, будто на ежа, в метре от самой невзрачной из герлиц. Подпрыгнув, подвигается на сантиметр. Ещё на сантиметр. Ещё… Поднимает над плечом объекта деревянную руку. Секунд пять держит на весу. Опускает – и промахивается: коварная успевает подать корпус вперёд, встать и отойти на безопасную дистанцию. Конрад теряет равновесие и валится на пол.

Кончен бал, студиозусы развозят Шилу и герлиц по флэтам. Наедине с пустыми бутылками остались Конрад и Зискинд. Конрад трясущимися руками берёт тетрадь «ОШИБКИ КОНРАДА», с замиранием сердца раскрывает…

– Я не сделал ни одной ошибки?! – ликует Конрад.

– Ты неисправим! – исступлённо орёт Зискинд. – Ты безнадёжен! Каждый твой шаг, каждое слово – ошибка!

Да, фиг-два отыграешь фору в четырнадцать лет. Более того, разрыв всё время увеличивается: любой прыжок в гущу людей – отскакиваешь назад, будто мячик от стенки. Любая личина спадает с лица, стоит лишь пошевельнуться или разинуть рот. Конрад ненавидел термин «закомплексованность», Разве тот случай? А вот вам тот случай: энергозатраты на сокрытие своей истинной сущности столь велики, что не остаётся сил для симуляции новой сущности. Ей-Богу, легче научиться водить авто, чем изображать, что умеешь водить. И чем изображать умного, проще быть умным. Надо ли скрывать истинную сущность? О, бесспорно: Weltschmerz вышел из моды лет полтораста назад, а его комплемент Welthass никогда и не был в моде.

Возмужал Конрад. Огрубел, заматерел, изматерился. Действительность диктовала новую мечту:

Вариант В-штрих. Образцы для подражания – те же, действующие лица, в общем-то те же. Но значительно вырос процент Ван Гогов, Есениных и кандидатов в узники Редингской тюрьмы… Каждый на грани того, чтобы отрезать себе ухо, перерезать вены или зарезать сожительницу. Потому что хотя место действия – прежнее, цвета ядовитей и перспектива мрачней. Сделана поправка на место действия – изменилась политэкономическая обстановка, подурнел характер солнечной активности. Хмельные пирушки идут своим чередом, но – во время чумы. Ощущение боли. Количество действующих лиц неуклонно сокращается. Иных уж нет (сумасшествия, самосожжения, половые преступления), а те – далече. В конце концов вариант В´ вырождается в сходки по трое, по двое. Сходятся не за радостью общения, а от невыносимости одиночества.

И тут Конрад допустил капитальный промах. Пусть невыносимо собственное одиночество, но кто сказал, что чужое – выносимей? И чужие страхи – не помощники в борьбе с собственными страхами. Расчёт на то, что беда сплачивает, не оправдался.

Воспоминание 10 (9,5 лет от роду). Канун опустения прилавков. У Конрада сидит Зискинд. Первый и последний гость в этом доме со времён побега Луизы. Послезавтра Зискинд улетает насовсем. Эта мысль гнетёт его не меньше, чем Конрада: предстоит прыжок в неизвестность.

Разговаривают без вина и водки, но в интонациях – белогорячечный надрыв. «Не улетай, Йозеф!» – всхлипывает Конрад. «Я умру в самолёте», – всхлипывает Зискинд.

Конрад то и дело смотрит на часы. Скоро закроется метро, настанет пора Зискинду идти. «Сколько ещё отпущено мне счастья лицезреть тебя у себя?» – содрогается Конрад.

Содрогается и Зискинд. «Когда же ты, наконец, уйдёшь отсюда?» – только так можно интерпретировать это беспрестанное поглядывание на часы.