Остров обреченных - [43]

– Мы ведь с вами оба люди военные, – продолжал капитан; уже стемнело, ящерицы, шурша, спешили в свои норы, – мы оба знаем, что такое дисциплина, мы оба привыкли подчиняться и знаем, что это означает. Присядьте, поговорим.

Бой Ларю присел на вал в неудобной позе, но не решился сменить положение; к тому же он так радовался, что его спасли, так гордился, что может подчиняться этому мужчине, грозно топающему сапогом по его плато, ведь он знал, что это идеальный сапог – он собственноручно каждое утро начищал его травой, песком и листьями, с удовольствием отмечая, с какой достойной восхищения тщательностью производители продумали конструкцию, – не хуже городской ратуши, где есть залы для всевозможных целей, этот сапог был гармоничен, как музыкальный инструмент, и при этом обладал жесткостью и совершенно естественной, как у хищного зверя, брутальностью.

– Садитесь поближе, – произнес капитан и отодвинулся от солдата подальше. – Помню, как-то раз в Вердиссе мы заняли позицию на холме рядом с церквью и развели костер у кладбищенской стены – небольшой такой костер из листьев и веток, толком не согреешься, но смотреть на огонь приятно, уютно, знаете ли, по-домашнему, а на равнинах близ Вердиссы чертовски уныло и одиноко. Нам казалось, что мы остались одни – не только в Вердиссе, а вообще в целом мире, – стояла осень, темнело рано, и я приказал развести этот костер, чтобы нам не было так чертовски одиноко.

Бой Ларю почтительно слушал рассказ об огне, огне близ Вердиссы, который, судя по всему, был чрезвычайно важным, ведь о нем говорил сам капитан, но слушал исключительно из уважения; последние сумеречные полоски взорвались, оставив после себя едва заметное матовое свечение над тихо плещущимся морем; гудение волн стало ниже, будто их накрыли крышкой, и приходилось прислушиваться, чтобы расслышать, что под ней происходит. Теперь все казалось чище и лучше, теперь два зверька в его паху могли беспрепятственно грызть плоть, ведь Бой больше не испытывал искушения обнажить раны и жадно разглядывать их, чувствуя, как на лицо ложится та же печать отчаяния, дикого звериного отчаяния, которая уже отметила многих из его товарищей – нет-нет, не товарищей, а просто таких же выживших.

Подступала ночь, неуверенно, словно не зная, остаться или снова исчезнуть, и на небе одна за другой загорались звезды; он поглаживал углубления в каменном валу: вокруг все было тихо и спокойно, но он тщетно пытался уловить скрытый в камнях звук, и тут его резко вернул в реальность негромкий, но довольно четкий сигнал, вызвавший в нем беспокойство. Сначала он не понял, где источник звука, и, охваченный тревогой, нервно забарабанил было костяшками пальцев по валу, но тут же перестал и начал очень внимательно слушать капитана, сразу же заметив, как в его голосе появилось что-то новое, – так новый источник вещания вызывает помехи, почти заглушая остальной эфир, – и это новое полностью захватило его речь, и все стало совершенно неважно: просто слушать надо было именно источник помех. Капитан продолжал говорить о костре в Вердиссе: позже ночью они сняли с лошадей попоны, срубили клен, чтобы подкинуть дров, вырвали всю траву на холме, забрали овес у коней, тряпки у механиков – все шло в дело, чтобы огонь не угас.

Бой Ларю положил было руку на углубление между ним и капитаном, собираясь привычно погладить камень, но тут же отдернул ее, как будто дотронулся до раскаленной печи.

И тогда капитан прервался на полуслове, резко закончил рассказ об огне и быстро, с деланой небрежностью произнес:

– Вы что-то скрываете от нас, Ларю. Скрываете от меня. Зачем вы ходите сюда каждый вечер?

– Капитан, прошу вас, не надо, это тяжелый разговор.

– Друг мой, мы же с вами солдаты, а солдаты, воюющие на одной стороне, секретов друг от друга не держат.

Он перебросил через стену кусок брезента, и тот упал на плато прямо у ног Боя.

– Капитан, – начал рядовой, и внутри него все застыло: он чувствовал, что должен подчиниться, пока не случилось чего-нибудь похуже, – капитан, если у человека есть рана… если у человека есть… есть…

– Говорите, друг мой, не бойтесь меня!

– Если у человека есть рана, рана в каком-то месте тела, большая рана, и она все растет и растет, как правильнее поступить в таком случае: скрыть ее от всех или выбрать того, кому доверяешь, показать ему эту рану, попросить совета и помощи?

– Выбрать того, кому доверяешь.

– Но, капитан, если все равно ничего нельзя сделать, если человек прекрасно знает, что рана неисцелима, зачем тогда показывать эту рану близкому другу?

– О, на то всегда есть причины, с ранами никогда не знаешь наверняка: некоторые выглядят совершенно ужасно, но легко затягиваются при правильном лечении, другие же кажутся вполне невинными – так, легкое покраснение – но они могут оказаться самыми опасными и расти внутрь тела.

– Тут и то и другое, – сказал Бой, – она выглядит жутко, точнее, они – на самом деле там две раны, и обе выглядят жутко и врастают в тело.

Капитан неспешно прилег на камни, вытянувшись в полный рост, и начал медленно пинать вал сапогом, негромко, но с равномерными промежутками, действуя на нервы. Потом приподнял голову, оперся подбородком на ладонь и спросил: