Остров обреченных - [32]

Она погружается в темноту собственных ладоней, и перед глазами, словно кадры из фильма, мелькают лица. Невыносимый Персиваль – на желтом автомобиле, всегда насвистывал, когда они вставали с травы; Шарль – потом погиб при взрыве газа, был одним из самых безобидных; Люсьен – один из немногих, кто одинаково быстро ехал и туда и обратно; Жан – джентльмен средних лет, так боявшийся за собственную репутацию, что запретил ей даже проходить мимо своего дома, находившегося в двух шагах от ее; и Жак, юный Жак – по молодости считавший, что знает все обо всем на свете, в том числе, разумеется, и о женщинах, поэтому ей было так необходимо завоевать его. Да, Жак был совершенно очарователен: локоны падали на лоб, а он вечно был занят и не замечал этого; взгляд ни на секунду не останавливался, даже когда они с ним целовались, но он был настолько в ней уверен, несмотря на разницу в возрасте, а может быть, и благодаря ей, что требовал полного подчинения по всем пунктам своей деспотичной программы.

Они приехали на небольшой, высоко расположенный мыс посреди ночи, внизу с обеих сторон о камни бились волны теплого, но свежего воздуха; здесь было так спокойно, что она затаила дыхание, выходя из машины. И тут ему приспичило, чтобы двигатель все время работал; она запротестовала, сначала робко, потом смелее, отказалась безоговорочно подчиняться, чем задела его самолюбие; он завел мотор, и тот выл, нарушая ночную тишину, словно дикий зверь. Потом больно схватил ее за плечи, подтолкнул к краю мыса, но, когда уже хотел повалить ее на землю, она вдруг расхохоталась. Ведь она прекрасно понимала, что он хочет любить машину, а не ее, хочет овладеть машиной, а не ею, хочет, что-бы ее стоны и слова любви заглушал вой двигателя.

– Чего тут смешного? – спросил он, и она тут же ощутила, как хватка ослабла, и с удовлетворением отметила, что в его голосе сквозит сильная неуверенность.

Разумеется, она ничего не ответила, просто продолжала смеяться, вдребезги разбивая его уверенность, а потом, окончательно убедившись в своей победе, быстро притянула его к себе, и они вместе опустились на траву. Дальше все произошло так, как она и предполагала: он нервно шарил по пуговицам, пытаясь их расстегнуть, а потом резко оттолкнул ее, откатился в сторону и, всхлипывая, остался лежать на траве.

Она встала, села в машину, подождала, пока он прорыдается; он сел за руль, резко рванул с места, с истерической скоростью понесся сквозь темноту и тишину, задевая стволы деревьев, – правое крыло помялось, разбилась одна из фар, но Жак продолжал гнать как безумный; перед поворотом на главное шоссе он на секунду потерял управление, и автомобиль вылетел на дорогу прямо перед огромным молоковозом, задел его, тот съехал на обочину и перевернулся. От удара одна из дверей слетела с петель, но Жак только прибавил газу. Она же, как ни странно, сохраняла спокойствие, и лишь спустя несколько дней ей стало страшно, и она догадалась, что могло произойти. Она прекрасно понимала, что он просто хотел отомстить ей за свой провал, но это было невозможно. Во время той безумной гонки ей не было страшно – наоборот, она наслаждалась скоростью, сильным ветром, черной лентой извивавшейся перед ними дороги. Да, то был редкий момент триумфа, которых в ее жизни так не хватало. Эту ночь она запомнила навсегда, и чем холоднее она становилась, тем ярче сиял нимб, появившийся у нее после того случая с Жаком; она украшала это воспоминание цветами и гирляндами, построила над ним триумфальную арку, и чем больше она застывала, тем выше становилась арка.

Однако здесь, на острове, она вспоминала эту ночь не для того, чтобы снова пережить ощущение триумфа, ибо с горем приходит смирение, а потому, что та ночь стала концом и началом, началом того, что в итоге жестоко загонит ее в одиночество, более глубокое, чем у большинства людей, началом того, что однажды на закате заставит ее взять в руки тяжелый булыжник и до смерти забить невинную ящерицу.

У ее подъезда больше не останавливались автомобили, никто не сигналил под окнами. Если не считать прогулок по окрестностям в компании экономки мадемуазель Клэр, она все время сидела в кресле у себя в комнате, разбирала марки Поля или вклеивала в синие альбомы давно забытые любительские фотографии.

На следующий день после происшествия с Жаком она стояла в комнате Поля, повернувшись к нему спиной. Изо всех сил напрягала спину, чтобы выдержать то, что обрушивалось на нее, но под конец все-таки не выдержала. Спина будто бы прогнулась внутрь, она упала на колени, уронила лоб на подоконник, уткнулась разгоряченным лицом в стену, чтобы избежать соблазна и не повернуться к лежавшему на постели калеке.

– Ты, верно, считаешь, что я глухой и немой, но ведь это не так – ты прекрасно знаешь, что я паралитик. Думаешь, я не слышу, как ты смеешься на других этажах? Думаешь, я не слышу скрипа тормозов перед домом и не вижу автомобилей с юнцами, которые постоянно тут крутятся?

– Что за глупости, я никогда не скрывала, что иногда езжу развлечься, – не могу же я все время сидеть одна в этом огромном доме.