Остров обреченных - [31]

Этапы горя, в обычном случае занимающие несколько месяцев или лет, мадам преодолела всего за одно короткое мгновение на закате: и шок, и первую оторопь, и роковое напряжение, и падение, и растворение, и временное застывание, и погоню за воспоминаниями, которая под стук конских копыт уносила ее все глубже и глубже, на дно самого глубокого одиночества, какое только существует в этом мире.

Солнце клонилось вниз так мучительно медленно, как будто это был самый последний закат на Земле; в море разверзся алый колодец – прямо у поросшего колючими зарослями мыса, увенчанного гигантскими пальцами скал, где огромные серые облака заполняли небо, словно вылезающая из котла пена, – колодец, похожий на кирпичную заводскую трубу, поднялся ввысь, в плывущие розоватые сумерки, и в нерешительности замер. Птицы время от времени выползали из чрева корабля, ковыляли, пошатываясь, по наклонной палубе и взлетали в воздух. Они взмывали необычайно высоко, недолго и беспокойно метались вокруг без устали поднимавшегося вверх столба дыма от разведенного на берегу костра. Стояла мертвая тишина: даже ящерицы перестали шлепать хвостами, а в джунглях Тима Солидера прекратил дуть ветер. В это мгновение жизнь словно съежилась, пульс времени, незаметно бившийся на протяжении всего их пребывания на острове, практически исчез, и теперь могло случиться все, что угодно; все сжалось, растянутые во времени действия сократились, как в театральной постановке, где соблюдается единство места и времени.

У мадам было много мужчин, но таких, как он, – никогда. У некоторых были гоночные автомобили для медленной езды по бульварам: она ни разу не видела, чтобы они ездили на большой скорости, и быстро поняла, к чему все эти уловки. По их собственному выражению, они любили производить впечатление «сдержанной силы» – глядя на длинные, подрагивающие капоты, люди должны догадываться о том, что под ними скрывается скорость в сто восемьдесят километров в час, и точно так же они хотели, чтобы их гладили по кожаным курткам, чувствуя, как материал вибрирует от огромной, сдерживаемой лишь невероятным усилием воли мощи. Они носили длинные кожаные перчатки с толстыми пальцами, всегда оживленно жестикулировали за рулем и во время разговоров по душам, как будто постоянно с кем-то боксировали, но без перчаток, кожаных курток и штанов с зелеными лампасами оказывались бездомными и дрожащими, чуть ли не робкими. Они так трогательно шептали какие-то глупости, останавливаясь в тенистом парке с раскидистыми ивами; так беспомощно обнимали ее, с трудом решаясь выпустить из рук руль и рычаг коробки передач; делали вид, что сгорают от страсти, а сами думали о чем-то другом, и даже когда их тело, казалось бы, переполняла сдержанная сила, в минуты высшей нежности они скучали по гудению двигателя и говорили: «Наверное, я у тебя первый», – или, узнав, что она замужем, спрашивали: «Я ведь первый, с кем ты изменила мужу?»

Да, ей казалось, что она хорошо знает этих самовлюбленных идиотов, которые уверяли ее в страсти и преданности лишь потому, что боялись разрешить себе чувствовать что-то, кроме леденящего холода. Когда им казалось, что их никто не видит, они и правда могли быть довольно страстными, поэтому растрачивали тепло, которым боялись поделиться с женами, даря его блестящим цилиндрам своих гоночных автомобилей. Иногда ей случалось заставать их в машине одних, с таким выражением глаз и губ, которое было бы уместно разделить с женщиной, но наедине с самим собой оно казалось извращением. Они вздрагивали, пугались и смотрели на нее так виновато, как будто она застала их в деликатном положении с женой соседа.

Она успела хорошо узнать этих мужчин: автомобили разных марок, куртки разного цвета, чуть отличалась манера потягивать конь-як, но неизменно трусость, притворяющаяся силой. Они всегда начинали процесс соблазнения очень брутально, до смешного брутально, потому что доступных вариантов развития событий сразу оставалось слишком мало, как будто день за днем читаешь во всех газетах одну и ту же спущенную сверху передовицу, а заканчивалось все всегда одинаково: неинтересно, неуклюже и мучительно. Они казались себе настоящими знатоками женщин и всего, что с ними связано, поэтому ей оставалось лишь иронично наблюдать за их глупой самоуверенностью до тех пор, пока она не выходила за грань разумного, за рамки невинного предательства себя, – тогда они совсем теряли стыд и, похваляясь своей опытностью, начинали требовать от нее полного подчинения во всех игрищах.

Господи, и ведь это же было так просто! Малейший сбой в их нехитрой программе, и они тотчас становились уязвимыми, сила быстро покидала их, как будто из груди колесом резко вытаскивали затычку, и они сдувались. Ведь их программа была рассчитана на определенное время и не терпела никаких изменений: сначала разговоры о погоде, о лунном свете, о последних новостях из мира гонок, о том, какая у них потрясающая машина, о том, какие у нее губы и волосы, и это, конечно, судьба, а дальше надо целоваться, и вот машина останавливается в пятистах метрах от проселочной дороги. Через пять минут пора свернуть и остановиться возле приятной поляны, которую провидение всякий раз размещает рядом с проселочной дорогой на нужном расстоянии от населенных пунктов. В машину всегда возвращались молча, в мертвой тишине, дрожа от холода и росы; обратная дорога всегда занимала мало времени, в ответ только невнятное бормотание, а потом тебя с должной нелюбезностью высаживают у подъезда, если тебе повезло и гараж находится в том же районе.