Остров меняет название - [2]

— Церковь видишь? Высокую сосну сзади? Вон на бугре стоит! Это мои ориентиры. Ошибиться никак нельзя. Привычка к тому же, не первый год рыбачу. А опознавателей не ставим. Поставишь, так другой раз не только улова — снастей не найдешь. И воровства и браконьерства хватает…

Браконьеров он ненавидит люто. Как-то приехал в Щербаков по делам. Надумал зайти к родственнице, но с пустом неудобно. Решил купить на рынке пару свежих судаков, будто своего улова. Под навесом торговал рыбой хлюпенький мужичонка в фуфайке. «Почем?» — справился Рябинин, стараясь отгадать, что за снастью тот умудрился наловить такой мелочи. Продавец назвал цену, от которой у Павла Никитича запершило в горле. Ему не приходилось покупать рыбу, море давало бесплатно. Рябинин сунул под нос продавцу кулак с обидно сложенными пальцами. Тот испуганно отпрянул, пригрозил: «Милиционера позову!» Рябинин совсем осерчал: «Зови! Душу из тебя выну…»

К родственнице он пришел с пустыми руками. Долго ходил по комнате и тер кулаком подбородок: не мог успокоиться. Ему все же пришлось объясниться с лейтенантом милиции…

Рябинин стал выбирать первую сеть. Капрон засеребрился на солнце, звонко падали капли. Рыба попадалась не так уж часто. В основном это были лещ и судак. В одном месте вытащили сразу двух щук.

— Редкие гости пожаловали! — приветствовал их Рябинин. — Вот я вас!

Щуки бились в сетях, страшно разевали зубастые пасти и запутывались еще больше. Павел Никитич ловко высвобождал их из сетей деревянной палочкой. Он приободрился, повеселел и теперь казался всемогущим кудесником, который колдует около сетей, а к нему со всех сторон, со всего рыбьего царства плывут косяки неповоротливых лещей, нежной чехони, черноперых густерок; плывут и суются рылами в ячейки сеток, ему только и дела брать.

Однако по его лицу было видно, что он недоволен уловом. Просмотрев очередную сеть, в которой не оказалось ни одной рыбешки, он присел на борт, вытер руки о передник и стал свертывать цыгарку.

— Этак мы с тобой на хлеб не заработаем, — пошутил он. Неважно идет сегодня, хотя и погода подходящая.

Мы возвращались под парусом. Лодка, накренившись бортом, шла к берегу под косым углом. В корзине трепыхалась отборная крупная рыба.

— Мелочь в сеть не попадает, не то, что в невод. Потому только сетями и пользуюсь, — заговорил Павел Никитич. — Между прочим, в бригаде у нас ни одного невода.

Он улыбнулся, блеснув белыми зубами. В стороне показалась высокая мачта рыболовного траулера. Рябинин с любопытством посмотрел туда.

— Дело хорошее, а пользы мало. Зацепов полно. Другой раз по два трала в день рвут, а каждый стоит чуть не тысячу. Какая уж тут выгода! Море расчищать надо. А у нас пока баловство, не чистка.

Было около десяти утра. Высоко в облаках ныряло яркое солнце. Ветерок согнал туман, и впереди всплыла зеленая шапка острова.

— Остров Голгофы, — сказал Рябинин, — или Страдания, по-нашему.

Название острова меня удивило. Было в нем что-то озорное и, если хотите, таинственное.

— Откуда такое название?

Слово за слово выяснилась вся история с названием острова.

В этих краях жил один чудак. Когда-то и где-то учился, о чем любил всем рассказывать. Но никто не знал его основной специальности. Он работал и счетоводом в колхозе, и приемщиком на рыбпункте, и даже плавал матросом на Волге, но нигде не держался долго: или его прогоняли, или он уходил сам. У него была страстная тяга к перемене работы и местожительства. Оттого и жил бобылем.

Случайно он попал на этот островок бакенщиком. И, пожалуй, впервые взялся за дело с желанием. Иногда его навещали рыбаки, подбрасывали продукты, останавливались просто поболтать. Но основную часть времени он проводил наедине. И тут он вдруг заскучал. Одиночество оказалось ему не по силам. Он все чаще стал заливать свое горе вином, откровенно считая себя пропащим. Напившись, выходил на берег островка и надсадно орал: «Умру на Голгофе!»

Однажды рыбаки нашли его мертвым — в самом деле умер от запоя.

— Что-то у человека было хорошее, а вот отыскать в себе это хорошее не сумел. Суматошно прожил. И так часто бывает, пыжится, пыжится человек, ан старость приходит, видит: жизнь пустая. Тогда на всех в обиде, не понимает, что сам виноват.

Мы приближались к острову. Лодка должна была пройти метрах в трехстах от него. От домика бакенщика, стоявшего в глубине острова, до самого берега сходил густой кустарник. Слабые волны набегали на песок, а потом, как бы испугавшись, быстро откатывались назад. На берегу, наполовину вытащенная из воды, чернела лодка. В ней в беспорядке были разбросаны зеленые ветки.

В тишине утра до слуха донеслась песня.

— Что это, Павел Никитич?

— Радио у него там, у бакенщика, — обернувшись, сказал он. — Парнишка молодой, в институт поступил заочно. Книжек накупил и живет, никто не мешает.

Прошло минуты две, песня не умолкала. Я не мог разобрать слов, но был уверен, что это не радио.

— Слушайте!

В эго время из-за зарослей кустарника вышла парочка.

Девушка, по сравнению с парнем, казалась совсем ребенком. Рябинин взглянул в их сторону из-под ладони и неожиданно всколыхнулся:

— Работайте люди за него! Волнуйтесь! Переживайте! А он тут… Ну не шалопай ли!