Остров меняет название - [4]

Чун Сиг иногда и спросила бы, но не хватало смелости: не приучена. В корейских школах в годы японской оккупации никогда такого не было, чтобы спрашивать учителя — ругали за это.

— Ну и порядочки! — возмущалась Нина.

Да, Чун Сиг согласна: порядки были никудышные. Когда она уедет на родину и будет учительствовать, она станет приучать ребят, чтобы ее всегда спрашивали, если что не поймут.

— А будет из меня учительница?

Это любимая тема ее разговоров, ее слабость. Она расцветала, становилась красивей, когда Нина с жаром начинала ей доказывать, что главное — желание. Желаешь — будешь учительницей.

В семьях бедняков желание — еще не есть исполнение. Вся прежняя жизнь семьи Чун Сиг подтверждала это. Но здесь, в большой советской стране, все по-другому. Чун Сиг верила Нине, верила в свое желание.

Она росла на окраине большого города. В детстве видела только белые горы, высившиеся с четырех сторон. Думала, что весь свет кончается этими горами. Хижины соседей-бедняков и две-три узких улочки — вот места, где родители позволяли ей бывать.

Дальше, за этими улицами, шли кварталы богачей. Там то и дело встречались японские жандармы, прибывшие «для поддержания порядка» в городе и «защиты жителей». От кого? О, Чун Сиг знала, от кого защищали ее жандармы! Девочки, которые ходили в школу, где их обучал господин учитель, тоже присланный микадо, рассказывали ей, да она и сама видела, как однажды жандармы вели связанного человека; одежда на нем висела клочьями, лицо было распухшее и лиловое от кровоподтеков; он шел, шатаясь, этот страшный человек. От него защищали жителей японские жандармы, называли его партизаном, он хотел убивать мирных жителей.

Так говорили жандармы, так передала матери Чун Сиг. Правда, мать не обрадовалась, наоборот — рассердилась. Она сказала:

— Замолчи, Чун Сиг, ты ничего не понимаешь!

А Чун Сиг думала, что понимала, думала, что многое понимала…

Мать работала в домах богачей, кормила семью. Отца Чун Сиг видела редко. Он появлялся другой раз вечером, а когда девочка просыпалась, его уже не было. В памяти оставались только загрубевшие руки, которые осторожно скользили по волосам. Так девочку никто больше не ласкал.

Раз отец пришел с незнакомым человеком. Незнакомец шутил и даже играл с Чун Сиг. Он показал ей небольшой портрет. «Ленин!» — сказал он. Она не знала Ленина, смотревшего на нее добрыми глазами. Ленин жил где-то далеко-далеко, в другой стране за белыми горами. «А разве есть еще где-то страна?» — спросила Чун Сиг. Ну конечно! Много есть стран. А в той стране, где жил Ленин, бедняки прогнали богатых. Там много детей, они учатся в просторных школах, для них построены дворцы…

В тот вечер Чун Сиг долго лежала с открытыми глазами и думала о большой счастливой стране.

Проснулась она от громкого стука. Потирая кулачком глаза, она видела, как мелькнули к заднему окну две фигуры: отца и незнакомого человека, который так долго и интересно рассказывал ей вечером о большой счастливой стране.

Ворвались жандармы. Они разбрасывали все, что попадалось под руку, заглядывали всюду.

Все поплыло в каком-то угаре. Чун Сиг кричала от страха, ее откинули в угол; на полу недвижно лежала мать; плакала бабушка. А отец-партизан и незнакомый человек успели скрыться.

Много поняла Чун Сиг с того вечера. На этот раз поняла правильно.

С тех пор прошло немало памятных дней. Вместе с матерью девушка радовалась изгнанию оккупантов с родной земли. Вместе с нею она ходила на митинги в центр города. А потом опять началась война. Горели от напалма селения. Народная армия встала на защиту страны от новых оккупантов. Два долгих года длилась схватка героического народа с американской армией и предательской кликой Ли Сын Мана. И справедливость победила. Северная Корея завоевала себе свободу.

Через некоторое время после победы Чун Сиг оказалась в Советском Союзе, среди людей, ставших ей родными. Девушка была счастлива. Занималась она усердно, ей много помогали подруги. Она хотела быть хорошей учительницей.

Как-то после зимней сессии ее вызвали в профком.

— Можно теперь и отдохнуть, — сказали ей.

— Можно, — подтвердила Чун Сиг.

— Поедешь в дом отдыха.

— Кто? Я?..

Вечером она взволнованно говорила Нине:

— Совсем непонятно: я — в дом отдыха! — И все спрашивала: — Может, ошибка?

— Никакой ошибки нет, Чун Сиг, — отвечала Нина. — Кто трудится, тот должен отдыхать. Это наши порядки.

Чун Сиг нравятся такие порядки: хорошие порядки!

Однажды — это было весной — наступил чудесный теплый вечер. Только что прошел дождь. Подруги сидели на подоконнике и, словно зачарованные, вглядывались в сумерки.

Тишину вечера иногда прорезал шум трамвая да со Всполья доносились гудки паровозов. А потом опять все замирало.

Они сидели молча, думали о своем. Нине вспоминался родной городишко Нерехта, мать, которая больше всего сокрушалась, что дочь поедет по распределению на Восток. Уж как она радовалась, когда Нина вместе с Чун Сиг приехала на несколько дней домой! Не знала, куда усадить Чун Сиг, чем попотчевать.

Нина думала о тех днях, промелькнувших очень быстро… Вдруг ей почудилось, что Чун Сиг поет, тихо-тихо. Мелодия была знакома: