Остров и окрестные рассказы - [11]

Сразу под тринадцатой саженью, пока мы готовились к пробуждению

Когда мы покинули картину, лежало уже восемь или девять саженей ночи.

— Будьте любезны высказаться, что бы вы пожелали через неделю? — спросил художник, находившийся в прекраснейшем расположении духа.

Мы перемещались по его студии, останавливались перед эскизами, законченными и незаконченными полотнами, заглядывали в баночки с красками, перебирали кисти, переносили из угла в угол скудный свет электрической лампы.

— Мне бы хотелось поиграть для них, — сказала скрипачка, не отводя взгляда от пары выполненных маслом балерин.

— А что скажете насчет прогулки над Парижем? — Моя жена указала на пастель с бесчисленными крышами знаменитого города.

— Изумительно, я буду декламировать маэстро Теофиля Готье! — воскликнул актер, раскинув в стороны руки.

— Предложение принято. — Все были согласны, а за это время тьма увеличилась еще на две сажени.

Тринадцатой, несчастливой сажени, часа самых мрачных сил, ждать было нельзя. Чтобы не вызывать подозрений, мы рассовали улыбки по карманам, влезли в свои пальто и по одиночке покинули место встречи. По-прежнему шел дождь. Мы с женой подняли воротники, непросеянные капли все так же сыпались вокруг нас, пока мы неслышными шагами спешили к дому. Всю дорогу мы молчали, первую половину пути — чтобы не привлекать внимания, другую — от грусти, что все так быстро кончилось.

В подъезд мы вошли на цыпочках, не зажигая света, спотыкаясь о собственный страх. Вздохнули только за закрытой дверью квартиры. Хотя никто нашего отсутствия не обнаружил, я на всякий случай прибавил громкости в телевизоре. Пока мы готовились к пробуждению, в зеркале я заметил, что голубой небесный свод, краешком которого мы утирали лица в акварели, исчез.

— Вот и нет неба, все смыло дождем, — сказал я.

— Не грусти, я кое-что сберегла, — подошла ко мне жена и разжала правый кулачок.

Там, на ее маленькой ладони, лежал букетик нарисованных цветов.

СЛОВА

Это просто нанизанные на нитку слова

Хозяин поставил стулья в четыре ряда. На сиденье каждого положил программку. Хозяйка сняла кружевную салфетку. Щелкнула пальцами, чтобы привлечь внимание приглашенных. Настроила радиоприемник на волну, на которой передают молчание.

Они, двое, сидели в третьем ряду. Он — слегка наклонившись, немного удивленный тем, что такое еще существует. Она — со скрещенными на маленьком животе руками, спокойная, поглощенная слушаньем тишины.

Стояла середина лета. Вечерний воздух был пропитан влагой, комната оказалась мала для такого количества гостей, и хозяину приходилось несколько раз прерывать концерт, чтобы распахнуть окна. Во время таких неприятных пауз гости защищались от шума, доносившегося извне, разговорами вполголоса. Вероятно оттого, что глаза их на миг встретились, он слегка покраснел:

— Вы часто здесь бываете?

— Я живу по соседству, — ответила она. — Вы слышали в середине первой части это величественное крещендо тишины?

Он смутился еще больше. В музыке он не особенно разбирался. Пока, словно из некой бездны, снова поднималось, разворачивалось, ширилось древнее безмолвие, он почти в отчаянии перебирал, с чего можно было бы опять начать разговор. И тут он заметил на ее вытянутой шее какое-то необычное ожерелье. В начале следующей паузы застенчиво спросил:

— Простите, я не хотел бы слишком близко наклоняться, но это жемчуг или какие-то редкие драгоценные камни?

— Ни то, ни другое, — улыбнулась она.

— Но я никогда не видел похожих украшений.

— Сами по себе они не такие уж редкие. Просто мало кто носит их подобным образом, — она сделала небольшую паузу, словно колеблясь. — Это нанизанные на нитку слова. Если не ошибаюсь, их здесь около двадцати. Самое крупное слово — СИЯНИЕ. За ним следуют два БЛЕСКА, затем четыре ОТБЛЕСКА, а все остальные, те, что поменьше, до самого конца, до застежки, это МЕРЦАНИЯ.

— Я и не знал, что такое можно сотворить из слов, — признался он.

— О, позвольте вам заметить, молодой любознательный господин: используя слова, можно создать все что угодно. С другой стороны, в наше время к словам прибегают тогда, когда хотят сделать нечто совершенно противоположное их смыслу.

Хозяин снова закрыл окна. Хозяйка ловко устранила остатки внешнего шума. Гости расселись, и прослушивание тишины продолжилось. Он к ней не поворачивался, его взгляд был прикован к программке, пустому листу бумаги, на котором он рассматривал воспоминание о ее лице. Возможно, она была несколько старше его. Глаза ее были крупными, кожа светлой, на губах блуждала легкая улыбка. Воздушное платье, в мелких веточках черешни, льнуло к каждому ее движению. Он нее исходил аромат. Особенный. Правую руку он прижал к груди, боялся, что она услышит его глубокие вздохи. По окончании концерта он все-таки не выдержал.

— От вас так приятно пахнет, — вырвалось у него.

— Благодарю вас. Это БЛАГОВОНИЕ.

— Благовоние?! Это что, какая-то экзотическая трава?

— Нет, это слово БЛАГОВОНИЕ. Одно-единственное слово, БЛАГОВОНИЕ. Так оно называется, то есть так его произносят. Мои духи сделаны как раз из этого слова.

Гости прощались с хозяином. Среди нарушенных рядов стульев остались только они. Она пробормотала что-то похожее на извинение. Он, проходя, услышал, как их общий знакомый сказал: