Остров гуннов - [36]

– Я казал им, без твердой руки нельзя. Но треба им да попробовать, може кое-то выйдет.

– Они все смогут! – вдохновенно поднял козлиную бородку его друг Алепий, конторщик-писец, ставший у нас казначеем. – Идеальных работников нет, но люди учатся.

– А кой ще робить будет? – ощерился на него Пан. – Ти просто как бебе!

Они были «не разлей вода», но всегда переругивались.

Я тоже сомневался. Может быть, во мне что-то надорвалось со смертью Ильдики. Наверно, охладевал к устаревшим, ничего не давшим гуманистическим идеям, теперь видно – бесполезным. Сердился на наше заостренное на политике окружение, только еще почему-то негодовал, наблюдая за словесной бойней краснобаев «около власти» на экране живых теней.

Даже мое знание будущего не удовлетворяло. Если только не применить его для преодоления бездны, изменившей климат. Когда можно удрать еще до прихода катаклизма земного.

Сейчас уже ощутим конец света, в силу новых знаний и догадок человечества, о чем здесь не знают. И все орут, нападая или защищая власть.

Странно, неожиданно пропало расположение к бывшему соратнику-повстанцу Тео, отчуждение из нутра, выросшее из разных корней.

Вече происходило на холме, народ заполнил амфитеатр, полукругом поднимался к вершине-святилищу, с множеством скамей-террас. Здесь были те же люди, что и встарь, только преображенные всеобщим потрясением. Даже увидел кого-то из «новых гуннов».

Я отказался пройти на зиккурат, где сидели представители нового парламента, сел на ступень рядом с соратниками и старыми сослуживцами.

Новый вождь Теодорих II в парчовой накидке с золотым обручем на голове, похожем на корону, приветствовал вече с зиккурата – площадки на вершине горы.

– Мы достигнули власти, пусть и от катаклизмуса! Достигнули стабилизации! Теперь треба идти к свободе. Путь е долог и труден. Треба формировать новия човека, дабы достигнуть единства.

Бывший атаман «новых гуннов», не взятый в Ноев ковчег элиты, с могучей шеей и толстыми руками, завернутый в демократичную рваную мешковину вместо устрашающего черного мундира с медальками, тоже преображенный в общем порыве строительства, выкрикнул в экстатическом состоянии:

– Катаклизмус наполно переменил! Привлек к народу, его радости. То, что справил новый лидер, заслуживает отдать всички силы на стабилизование положения.

– Аз есмь щастлив! – откликнулся другой, – че в беде трудной годины е средь массы народа!

– Менталитет стада! – крикнул кто-то из рядов «неоградных».

Атаман сурово повернулся к нему.

– Ти не любишь героичную историю хунов!

В завершение подняли огромное красное знамя с черной головой волка – старинного герба гуннов. И на поляне перед вздымающимся полукругом амфитеатром начался парад – как прежде, привычными рядами двинулась потрепанная катаклизмом конница на низеньких лохматых лошадках, одетая в стеганые телогрейки и железные нагрудники. И – рядами – истуканы лучников в форменных куртках, с перьями на касках маршировали, нелепо поднимая ноги до самых глаз. Кому они грозили – непонятно, ведь на Острове не осталось врагов. Толпа хором кричала славу непобедимому войску.

У всех было радостное возбуждение патриотического подъема, как всегда на параде когорт гуннов или народном гулянии с плакатами и цветами, словно за счастливым настроением не подозревали об иных радостях духа – мире великих идей, не предусмотренных программой бурсы, с мыслями о жизни и смерти, открытиях в самопознании. Их аскетический образ жизни с одной лишь мыслью о выживании не знал иных радостей и устремлений.

Я вспомнил наших защитников отечества, в самой страшной войне бросавшихся в мясорубке боя на зло с рожками на касках, пришедшее убивать целый народ. Не было выше чистоты в тех затрепанных войной усталых людях, кроющих матом ненавистных завоевателей. Вот где проявились предельные, то есть самые честные черты человека, о котором мечтают все художники, вся культура. Даже гуннская.

В кружении опасно подрагивающей в хрупком гравитационном равновесии голубой планеты, приближающейся к солнцу по весенней параболе, в крошечной ее части – нашем новом преображенном обществе, кипела местечковая жизнь, еще не видя тупика в пути, не ведающем цели.

После вече мы сидели в моем кабинете. Эдик пытался договорить, доверчиво глядя на меня.

– Что с тобой? Вспомни, как читали великие летописи в Александрийской библиотеке, в обители старого Прокла, вместе мечтали – на утесе. Как свободно говорили о будущем, и оно было открытым, как океан. Ты стал идейным старейшиной, обрел сторонников, большую силу, и все пошло не так. Откуда эти сомнения?

Я молчал. Вспомнил нашу неприкаянную жизнь с Ильдикой. Прогулки вдоль заборов, покрытых ветвистыми розовыми кустами, желание все время обнимать ее и ощущение мягких отворачивающихся губ, и отчаяние от мысли: любит ли она? И черную пропасть в душе после ее смерти.

Пытался понять, от чего так устал. Угнетает предстоящее сражение с противниками нашего дела? Странное торможение, исходящее от партнеров созданной нами Свободной зоны? Или невозможность вырваться из чего-то серого, метафизического?

Раньше, до катастрофы с Островом, у меня тоже отключалась душа – не видел в гуннах ничего окрыляющего, и сам втягивался в ничтожное существование обывателя. И только благодаря Ильдике увидел их тревожную судьбу, открылась их безграничная жажда неведомого счастья.