Кто-то видел его, когда он шел в свою тайную квартиру, и исчез в подъезде. Когда прошла неделя после его исчезновения, мы, его друзья, написали заявление в полицию о возможном убийстве.
Он собирался опубликовать какой-то разоблачительный материал о насилии властных корпораций над общественным сознанием.
В интернете закружились, как ястребы, блоги, угрожая отлучением от цивилизации Вене, слабому деликатному поэту с сединой в волосах.
Особенно задевали статьи и эссе, в которых он искал причины серии непонятных массовых самоубийств в так называемых «зонах отчуждения». Писал в защиту «лишних людей» и общественных организаций, отброшенных цивилизацией. И приобрел славу не поэзией, а статьями и эссе. Он получил известность, его стали называть «совестью эпохи».
Наше заявление о возможном убийстве удивило, Веню никто не трогал, хотя власть могла фиксировать не только все на каждом сантиметре поверхности на расстоянии 10 км от пилота мультикоптера, но и отслеживать мысли каждого.
Сейчас, в конце двадцать первого века давным-давно ушло время бандитских разборок, время, когда протестующим затыкали рот посредством суда или накатов на оппозицию. Исчезли страсти, двигавшие человечеством тысячелетиями, — войны, убийства ради обладания территориями и имуществом, семейные трагедии из-за нехваток, воровство и коррупция, потому что все стали сытыми.
Империй давно нет, они в основном распались на мелкие страны в тяжелой борьбе за свободу и идентичность. Больше того, границы стали незаметны, так как не стало смысла в пограничных пунктах, визах и паспортах. И даже потеряна сладость свободы, она стала как воздух, незаметный для дыхания. Хотя иногда над какой-нибудь маленькой гордой страной дежурил неопознанный объект, и входили вежливые люди в военной форме без опознавательных знаков.
Люди успокоились, перестали открыто драться — не толерантно. И трансформировали злость и обиды в спортивные соревнования, сейчас уже перенесшиеся в космос: кто первый ступит ногой на землеподобную планету.
Тем более, Веня уже однажды исчезал, отправившись с геологической экспедицией на какие-то неведомые острова. Все считали его погибшим, но он появился только через три года, не сказав, где был.
Я узнал о его исчезновении на работе, позвонил его приятель, и нахлынула волна смятения, как будто Веня значил для меня больше, чем близкий родственник. Может быть, он жив? В мыслях было одно — спасти его. Выскочил на улицу, не зная, куда идти.
Отчего его исчезновение подействовало на меня так тяжело? Теперь семьи, ушедшие за горизонты в интернет, не так привязаны друг к другу, как близкие по духу. С потерей родных уже нет безысходного одиночества, люди стали тесной общностью в глобальном информационном мире. Во мне словно что-то оторвалось, и я остался один, ощутил себя одиноким светом умершей звезды. Исчезла какая-то опора моего неокрепшего сознания. Как жить?
Ни у кого из его друзей, в тяжело осевшей на сердце потере, не возникло неотступного желания расследовать это дело, словно отвыкли от действенного гнева.
И во мне было бессилие. Нет охотничьей хватки следователя, не знаю его приемов. Или понимал, что больше его, наверно, не увижу. Но не уходила тревога — куда он исчез? Исчез он сам, или ему помогли? Тогда кто мог так запросто отнять совесть эпохи? Чем он мог помешать, да еще до такой степени ненависти.
У меня появился навязчивый «синдром Ивана Бездомного», как называл его Веня, смеясь над нами, — тот уверенно шел по стопам исчезнувшего Воланда, уверенный в своей интуиции.
Вспоминаю себя прежним, готовым и к отчаянию, и к непонятному счастью, и ту ночь, когда впервые узнал о Вене.
У меня бессонница, читаю до тех пор, пока не приспичит. В туалете, чтобы не терять времени, касаюсь кнопки карманного пульта управления, и появляется бело-синяя обложка философского журнала, с тактильным ощущением пахнущего бумажного издания. Скользящим мановением ладони переворачиваю страницы, приближая, чтобы разглядеть моим близоруким взглядом.
Философию сейчас никто не читает, нет интереса. Зачем, когда наступил конец истории. Я один во всей округе ищу что-то в эзотерической тайне философских книг, наверно, считают за ненормального.
Снизу зажурчало, меня прополоскало и мягко вытерло. В трубах тоже слышится журчание, сначала сверху, а потом снизу. В большом доме там и тут уютно журчат.
И вдруг осознал, насколько далеко мы ушли от древних предков. У них не было таких немыслимых удобств. И почему-то стало противно.
Продираюсь сквозь дебри философских терминов, на которых не разговаривают. Что это за люди, думающие так? Наверно, живут нелегко, любят, страдают, но на выходе — бесстрастно рассуждают о судьбе человека, забыв о своей. Вглядываются в серую бездну метафизической проблемы и выдумывают теории, не понимая, что это мертво без возбуждения надеждой всего их существа. Как будто никогда не сидели так, не спали с женщинами. Как-то попалась на глаза книжка о сексе. Некий автор-андроид, сухой мертвец, застегнутый на все пуговицы, поучал: секс должен быть один раз в квартал. И не более! Как же я ненавидел этого зануду!