Остров для большой охоты - [8]

Кот отмалчивался, только кончик хвоста подрагивал.

— На, лови, ренегат!

В сердцах Кирилл Валерьянович швырнул сиреневую гроздь внутренностей. Кот брезгливо посторонился, понюхал гроздь и едва ли не со вздохом поволок ее в камыши — прятать про черный день.

— Любовники, ха, — ворчал Кирилл Валерьянович, принимаясь разделывать лысух.

Этого слова он и прежде терпеть не мог — жеманное, бабье, отдает помадой, — а сейчас в нем проступала пошлая какая-то угроза… чему? Уж не к Вареньке ли угрожало оно отнестись? Сам ведь замечал уже не раз, как оглядываются ей вслед мужики, как окидывают вверх и обратно взглядами, выражающими очень конкретный интерес, Ревность ворочалась в нем, темная и беспредметная, — кого ревнуешь, к кому? Чужак, накормил кота, ну и подумаешь… Варенька? Все равно уведут, для того и воспитывал — долг. Жена осталась в городе, это, что ли?

А черт его знает. Ну не потому же, что не мог никого представить в любовниках у этой соломенно-тоненькой Даши… кроме, пожалуй, себя. Что за глупости лезут в голову!

Всю вторую половину дня над островом однообразно провисело низкое и оттого как будто еще более жгучее солнце — даром что осень. Управясь с кухонными хлопотами, Кирилл Валерьянович влез от него в палатку с намерением полежать полчасика, покуда утки тушатся. Соус для чахохбили был уже готов. Он закрыл глаза и сразу же открыл их, и по медным полосам на потолке палатки понял, что солнце валится на закат. Дьявол, утки же сгорели! Едва не обрушив палатку, он ринулся вон.

По счастью, не одного его, всю вселенную сковала, — обездвижила одурь. Оцепенел камыш, вода вокруг острова затвердела стеклом, примус же сам собою давно угас, не причинив вреда угощению. Ругнувшись все же для порядка, Кирилл Валерьянович принялся прочищать его и заново раскочегаривать.

К заходу солнца все у него поспело в самый раз, оставалось появиться гостям — и они появились, словно материализованные его мыслью из сизых предвечерних теней. Впереди поднималась по склону Даша с необыкновенной лентой в волосах, за ней шагал этот самый Борис, нес сумку.

— Где совесть у людей, Кирилл! — пожаловалась она издали. — Этот тип уснул на посту, и все его цыплята превратились в угольки. А я виновата!

— Потерпите, это временное! — бодро откликнулся Кирилл Валерьянович, ставя на стол дымящуюся кастрюлю. — В супружестве все скоро переменится — хороший муж виноват хронически, даже если сам не знает в чем.

И только сказав, сообразил, что вряд ли помышляют они о супружестве, да и вообще им вряд ли пригодится его семейная мудрость — своей обзаведутся, на собственном опыте. Впрочем, гостям было не до чьей-либо мудрости, ибо поднявшийся ветерок нес в их сторону запах утятины, а готовить Кирилл Валерьянович умел…

Даша немедля принялась выкладывать на стол из сумки хлеб, какие-то консервы, снопики зелени и щекастые яблоки, миски с ложками, кружки, красивую бутылку с французской этикеткой.

— Вот, пожалуйста, наша доля в пир, — сказала Даша. — Дайте, что ли, нож Борису, пускай хоть хлеб нарежет.

Посмеиваясь, Борис в два счета распахал буханку: видно было, что ему нравится подчиняться этой пигалице. Ну-ну, подумал Кирилл Валерьянович с той же неотчетливой неприязнью, лиха беда начало…

Но до чего же славно начинался этот вечер! День угасал с какой-то оперной торжественностью, солнце долго лежало на расплавленном горизонте, пока вдруг не повалилось за него, но долго еще пылали закатные облака кармином и бронзой, и камыши внизу шипели нарастающими волнами, и далеко на озере гукала неубитая выпь. Чудный разворачивался вечер.

— Боже мой, ну нельзя ж так готовить, Кирилл! — стонала Даша, вгрызаясь в сочную утиную ножку. — Я растолстею, изверг вы!

— Мм, да-а, — мычал Борис с набитым ртом, — работенка что надо. Всякий талант, Дашок, обязательно в чем-нибудь изверг — сейчас ты в этом убеждаешься.

— Подводит к мысли, что и он талант, — засмеялась Даша.

— Ну уж…

И Кирилл Валерьянович свою порцию уплетал с таким удовольствием, какого бы не испытал в одиночестве. Оно, конечно, чахохбили удалось, но славословия придавали ему некий особенный вкус.

— Кстати, о дарованиях, — заметил он. — О ваших, Боря, мне судить пока трудно, но у Даши бесспорный талант, и нечастый, — располагать к себе людей.

— Мужчин, — уточнил Борис.

— Пусть мужчин. Тоже люди, в некоторой степени. Уж насколько я был против вашего присутствия на острове, а теперь… с вами очень даже славно.

— Хорошо сидим, как любит говорить мой папочка, — сказала Даша. — И вообще, у меня тост. За связь времен, которая опять распалась.

— Шекспир пошел, — крякнул Борис. — Не рановато, Дашок?

— Успокойся, не трогаю я твоего Шекспира, — отрезала Даша. — Вот вы говорите, Кирилл, у меня талант располагать к себе. Это я сама замечала. Вас, чужого человека, расположила — дел на две минуты. А вот отца родного не могу.

— Да? Это странно, — вежливо удивился Кирилл Валерьянович.

— И ничего тут странного, у вас в семье наверняка то же самое. С нами, с чужими людьми, вам славно, а ведь дочь вы сюда не взяли.

— Зачем я стал бы ее брать? Ей это просто не нужно.

— Ах, как вы уверены! Вы просто до чертиков похожи на моего папочку, разве что бзик у него другой. Вы охотитесь, а он сплавляется. Пятый десяток человеку, а он весь отпуск сплавляется по горным речкам, а остальные одиннадцать месяцев лечит радикулит и заклеивает свой идиотский катамаран. Я терпеть не могу его компанию — соберутся, фанатики, и бу-бу-бу про маршруты, и такие все первопроходцы, такие настоящие мужчины все, включая женщин, — прямо слушать тошно, — но если бы вы знали, как хочется разочек сплавиться с ними. Только для одного. Посмотреть на другого папочку, понимаете? На настоящего. Где-то он ведь должен оказаться настоящим, иначе что это за жизнь…