Остров Буян - [245]

— К весне не встанут стрельцы, — ответил старший. — Летом надо нам было еще держаться, а весной не поднять. Теперь долго силы копить.

— Да и вы бы смирились, — сказал Павлик Тетеря, — не ныне, так завтра найдут. Что за корысть, коль повесят?

— Один за всю землю не встанешь, — поддержал его старый стрелец. — Ну, будешь разбойничать, ну, дворян погубишь десяток, а толку что?! Без города, без стрельцов воевать на дворян не ходи: они дружны и ратное дело знают…

— А коль мы отобьем из съезжей избы Гаврилу с Михайлой, Томилу, Козу да иных, да учиним на дворян ополченье, как Минин-Пожарский на ляхов, да сызнова город подымем? — сказал Иванка и выжидающе поглядел на стрельцов.

— Не вздынешь, — твердо ответил старик. — Крестьяне жить привыкли погост от погоста семь верст… Ты их не собьешь в ополченье. Они — как грибы по кустам…

— А Минин?.. — запальчиво возразил Иванка.

Старый стрелец усмехнулся.

— Минин дело совсем не то, малый, — со снисхождением сказал он. — Когда враг из чужой земли лезет, тогда все встают. Уж куды — бояре, и то иные корысть свою забывают. На том и держится Русь, без того ей не быть… Ино дело, когда меж себя, — тут не единство, а рознь… Не было бы розни, и спору не быть… Эх ты, Ми-нин! — со вздохом закончил стрелец. — Не усидел на спине, на хвосте не удержишься!..

— Да и слух есть, робята, — сказал Павлик Тетеря, — сказывают — царь указал, чтобы заводчикам мятежа не бывать во Пскове, и их в Москву повезут…

— В Москву?! — подскочив, воскликнул Иванка. — Когда повезут?!

— Кто знает, когда… — ответил стрелец.

Гурка вышел, пока Максим и Иванка говорили со стрельцами.

— Федюнь, где Аксюша? — шепнул он, возвратясь.

— На печке, чай, спит, — сказал Федя.

— Да нет ее там.

Гурка кинулся по деревеньке ее искать. Во дворах ее не нашлось, даже не заходила. Он вышел с фонарем в конюшню. Стойло, где был жеребец Аксюши, теперь опустело…

— Уехала! Эх, девка, девка, спугнул я тебя, как голубку! — воскликнул Гурка. — Теперь бы нам и зажить!..

Братья, семья, все, чего ему не хватало в бродяжной, бездомной жизни, явилось само. Ему вдруг захотелось тепла и покоя… Жениться, уйти куда-нибудь на Дон, что ли, в далекие земли, зажить домом, не воевать, не драться, не подставлять головы…

— Уехала, — в раздумье и досаде повторил Гурка, сокрушенно качнув головой.

Он постоял в конюшне у опустелого стойла и молча вошел в избу.

— Нашел? — спросил Федюнька, уже возвратившийся от Максима.

— Не нашел. Домой ускакала, к матке…

— И умница, слава богу. Куды ей тут с нами! — одобрил поп Яков…

10

На пеньке у дороги, возле Пантелеймоновского монастыря, сидел старичок с топором и котомкой…

— Шерстобит со своим лучком и с ним монастырский служка по дороге на Псков поравнялись со старичком-плотником.

— Здоров, дед! — поклонясь, окликнул его Шерстобит.

— Заспались, молодые. Тут чуть не замерз, — сказал плотник, встав с места. — Пора, пора, — тихо добавил он. — Пистоли заряжены ль?

— Все припасено, отец Яков, — ответил Шерстобит.

— Ну, гляди, не зевать! Не схватили бы нашего молодца.

— Не дадим! — уверенно сказал Шерстобит.

Из снежной дали встали псковские стены и башни Великих ворот.

По дороге тянулись обозы по пять, по десять саней, шли пешеходы, редко — в валенках, чаще в лаптях, с узелками и с котомками, закинутыми за плечи…

Одетый плотником поп Яков, служка и Шерстобит шли вместе. По мере приближения к городским воротам все суровее и озабоченней делались их лица.

То отставая от них, то равняясь, то обгоняя, шли пешеходы — крестьяне, монахи, стрельцы, горожане по трое, по четверо вместе, и поп Яков значительно переглядывался с прохожими, но ни разу не скинул шапки, не поздоровался и не сказал никому ни слова…

У самых Великих ворот их нагнал обоз из пяти возов с бочками. У передней лошаденки распустилась супонь. Обоз почти обогнал их. Старик плотник крикнул хозяину:

— Эй! Супонь рассоплил, подбери, раззява!

— Спасибо, папаша, — кротко ответил тот, остановился и стал возиться у конской морды, затягивая хомут. Все воза с бочками остановились за ним, и пешеходы их обогнали, подходя к воротам…

На многих санях ехали в город к торгу крестьяне, везли продавать кто свиную тушу, кто битых гусей, кто сено. И воротные стрельцы у Великих ворот осматривали воза, чтобы не было какого-нибудь неуказанного «воровского» привоза.

Молодой стрелец Костя Волосяник стоял у ворот. Он вскакивал на воза, повертывал тушу, ворошил сено, протыкал его копьем и пропускал крестьян в ворота. Он подошел к возу с двумя бочками.

— Что у тебя?

— Квашеная капуста, не видишь? — развязно ответил хозяин.

Костя Волосяник вскочил на сани и скинул покрышку с бочки. Он открыл рот, да так и остался.

— Накрой скорее, дурак! — проворчала из бочки «капуста», направив на него пистоль.

Костя опомнился и накинул покрышку. Хозяин саней стоял белый как снег. В ожидании, когда проедут воза, застряла в воротах толпа пешеходов. Лица их были напряжены, руки всех были сунуты в пазухи…

— Чего встал!.. Чего встал посреди дороги? Пошел! — закричал на хозяина «капусты» Костя. Тот взмахнул кнутом так, что чуть ли не пересек пополам лошадь.

— Н-но-о! Ме-о-ортвая! — заорал хозяин, торопясь проехать в ворота…