Остров Буян - [246]

Костя Волосяник скинул шапку и задумчиво почесал в затылке.

— У тебя чего? — спросил он следующего мужика.

— Вишь сам — капуста.

— Ступай живей! — огрызнулся Костя, даже не смея взглянуть на бочку…

Толпа пешеходов с дружным и облегченным вздохом двинулась в ворота за санями.

Но они запоздали…

11

«Чтобы Гаврилка с товарищи во Пскове, сидя за приставом, злого умысла не учинили и воровства и смуты не завели, отослал я их, по вашему, государь, указу…» — писал воевода, окольничий князь Львов к царю.

Под сильным конвоем дворян и казаков тронулась вереница саней. Было раннее утро, а город уже проснулся.

Увидев печальный поезд, две-три женщины крикнули:

— Повезли!

— Казнить повезли!

Одна запричитала, подхватила другая, и вдруг — как это вышло, что молва неслась быстрее коней, но только до Петровского конца города долетела она раньше, и, когда подъехал санный поезд, улица была уже вся запружена толпою народа.

— Дорогу! — выкрикнул пристав, боярский сын Марк Тимашев, тот самый, что охранял поезд Логина Нумменса при въезде его во Псков.

В другое время, в другом месте боярский сын не постеснялся бы огреть плетью двоих-троих ближе стоявших людей, но на этот раз его одолела робость. Правда, он не видал оружия ни у кого в руках, но толпа была так велика и густа, что могла просто так, руками разорвать в клочья стражу вместе с конями…

А народ притекал еще сзади. Отставшие догоняли поезд, на ходу натягивая шубейки и зипуны, женщины с ребятишками, ребята постарше — сами собой… Бежали посадские и стрельцы с криками, с плачем и бранью.

— Не велели во Пскове казнить, в Новгород повезли! — кричали в толпе.

— Эй, пристав, скажи там боярам, коли велят их казнить, и нам быть всем с ними в казни!

Пристав обернулся.

— Кому скажу? — спросил он. — Нас-то, сирот, и не пустят к боярам.

— А ты дойди! — крикнула крендельщица Хавронья. — Всем городом сказываем!

— Всем быть опять в татарыку, коль их казнят! — крикнул каменщик Прохор.

— Дядя Гавря! — окликнул Иванка, пробившись в толпе к саням, в которых ехал хлебник с семьей.

Хлебник оглянулся, и хотя Иванку было трудно узнать в лицо, он узнал его.

— Дядя Гавря, я всех вас отобью. Глянь, как город кипит! — сказал Иванка дрожащим от радости голосом.

При виде толпы, вышедшей провожать своих вожаков, он поверил в немедленное восстание города. Он видел волнение Пскова, такое же бурное, как в тот день, когда год назад в такой же толпе бежал по льду Великой, наперерез поезду Логина Нумменса…

— Уймись, Иван, — строго сказал Гаврила. — Вишь — люди плачут. Кто плачет, тот уж не воин!..

— Гаврила Левонтьич, как битва пойдет, так и слезы просохнут! — воскликнул Иванка.

— Уймись, говорю! Погубишь себя, и только.

— Да что я — один, что ли, в город прилез?! У меня ватага вокруг. Все на меня глядят. Только двину шапку, стрельцы и дворяне с коней упадут!..

Хлебник смолчал.

— Страшишься?! Своей головы бережешь! — воскликнул Иванка с упреком. — Аль крестное целование боишься нарушить и милости хошь заслужить смирением?!

— Эх, Ваня! — со вздохом сказал хлебник и ничего не прибавил.

— Поп Яков с нами и тоже ждет, — сказал Иванка, не отставая от саней хлебника.

— Скажи старому, чтобы тебя унял. Пора все кончать. Уходите подале — на Дон, что ли, али в Брянские леса… — тихо сказал Гаврила.

— А вы?! Вас на казнь отдать?

— За правду и смерть не страшна… А может, помилует царь — пошлет в ссылку, как знать!.. — ответил Гаврила.

Это был уже не тот человек, которому безраздельно верил и кого так жарко любил Иванка.

Борода Гаврилы свалялась и поседела. Голос его был глух, под глазами и на скулах отеки, взгляд поблек, и весь он был сгорбленный и прибитый. Железная цепь гремела у него на руках, как на собаке, от каждого движения.

Жена и дети расширенными и тревожными глазами глядели на хлебника, слушая его разговор с Иванкой и не вмешиваясь, даже не переводя своих любящих испуганных глаз от лица Гаврилы к лицу Иванки, словно его здесь и не было…

Слова Гаврилы нагнали отчаяние на Иванку. Но если хлебник отказывался от того, чтобы быть отбитым, то не откажется от задуманного Томила, и если не ради себя, так ради Аленки согласится, конечно, кузнец… Иванка глазами нашел впереди сани, в которых везли кузнеца, и, взглянув ему в спину, узнал с ним рядом в санях Аленку… Ее, ее тоже увозят!..

Иванка обогнал сани и протолкался к Мошницыным…

К ним протискивались соседи, знакомые, обнимали и целовали их. У всех отъезжающих на глазах стояли слезы умиления, благодарности и глубокой печали. Что бы ни ждало их впереди, но никогда не увидеть им больше родного города!..

— Михайла, здравствуй! — произнес Иванка над ухом Мошницына, улучив минутку…

Кузнец вздрогнул.

— Схватят тебя, — не оглянувшись, ответил он, сразу узнав Иванку. — Пошто ты сюда прилез?

— Дочку сватать к тебе прилез! Слышь, кузнец, пятьдесят сватов, пятьдесят пистолей. Кони ждут и невесту и тестя. Таких коней понабрал у дворян — никто не догонит.

Аленка слышала все и не смела поднять глаза.

— Слышь, Алена, — негромко сказал кузнец.

— Не мочно мне бачку покинуть, — ответила она. — Куды он один, без меня!

— И бачку твоего отобьем. Все готово: робята мои вокруг. Оглянись — все глядят на тебя, ждут согласья. Как окажешь, так враз и подхватят тебя из саней и дворян с коней мигом постащат, — говорил Иванка, идя за санями.