Остров - [6]

Мистер Ллевеллин трусцой пробежался до плитки, отмечавшей место напротив арки под башней с часами.

— Эта линия, Селкирк, — он провел огромным кедом по старинному каменному желобу, — старт и она же финиш. Подравняйтесь, вы оба!

Лоам уткнулся носами кроссовок в каменный желоб и слегка подпрыгивал, как боксер на разминке, обхватывал свое тело руками, вскидывая колени к груди, распрямлял плечи, тряс ими, качал из стороны в сторону головой. Я нехотя подошел к нему. В жизни мне частенько хотелось, чтобы земля разверзлась и поглотила меня, но, увы, я достаточно разбирался в геологии и понимал, что чуда не произойдет. Еще в Калифорнии я мог бы надеяться, что меня спасет разлом Сан-Андреас, но здесь, в Англии, подо мной была твердая земля и приходилось терпеть все это неблагожелательное внимание. Десятки глаз смотрели на меня, хотя я вовсе не хотел этих взглядов, десятки ртов шептали то, чего я вовсе не хотел, чтобы про меня шептали. Я же знал, о чем они. Странная прическа. Сам неуклюжий. А очочки-то, очочки. Ботан!

Я стоял столбом на старте, сердце колотилось, глаз не сводил с большой золотой стрелки, подползавшей к двенадцати.

И вдруг вся толпа детишек смолкла.

И Лоам вдруг замер рядом со мной.

«Ровно в полдень»[8], вспомнилось мне.

Дурацкое английское состязание вдруг превратилось в американскую дуэль, Лоам и я — противники, хоть и стоим бок о бок, а не лицом к лицу. Но я знал, уже в тот миг, до начала поединка: я убит.

В последнюю миллисекунду перед тем, как зазвонили колокола, я перестал следить за золотой стрелкой и уставился прямо на ту дорожку, по которой предстояло бежать. Но тут промелькнула золотая искра — не от стрелки, — она, очевидно, слегка пошевелилась, переступила с ноги на ногу или подалась вперед, чтобы лучше видеть, и я повернул голову, чтобы лучше ее рассмотреть. У нее были золотые волосы, подвязанные высоким хвостом. Непослушные пряди, нежные, почти белые, выскальзывали из хвоста и вились вокруг идеального овала лица. Чистая бледная кожа, щеки чуть розовели, словно бутоны магнолии. У нее были полные розовые губы и такой изящный маленький нос и такие синие глаза, никогда прежде я не видел такого цвета — три года спустя я увижу подобный оттенок безоблачного неба над необитаемым островом. Времени гадать, какие записи эта богиня выбрала бы для необитаемого острова, не оставалось: часы на башне принялись отбивать четверть, и я побежал. Я знал, что Лоама не победить, но не был готов к тому, как невероятно быстро он бегает. Он понесся вперед по мощеной дорожке, словно супергерой, каменная крошка полетела мне в лицо. Ему бы еще плащ, развевающийся за плечами. Не отзвонила первая четверть, а он уже пошел на поворот. Я слышал, как весь класс приветствует Лоама, распевая его имя. Никто и не думал подбодрить меня.

Бегать я не умел. Я очень домашний зверь. Когда я не занимался с мамой или с папой, я по большей части сидел в своей комнате — читал, играл, что-то изобретал. Обычная жизнь научного крота.

Пока я пробежал первую сторону квадрата, у меня уже смертельно кололо в боку, так что я захромал и пошел вприпрыжку. Ужасно много потерял на этом времени. Потом я немного проскакал трусцой, в бок впивались иголки, легкие лопались. Три четверти пробило прежде, чем я добрался до второго поворота. Четвертая четверть — Лоам под восторженные крики пересек финишную черту. И повисло мрачное молчание, весь класс с каменными лицами наблюдал, как я трясусь трусцой, жалостно хромая. До четвертой стороны квадрата я дополз в тот момент, когда часы начали бить.

РАЗ! Вдруг стало страшно важно — завершить круг прежде, чем часы пробьют двенадцать. Все смотрели на меня. Лоам. Спортофашист. И — она внезапно сделалась важнее всех — златовласая богиня. Я подгонял свои несчастные ноги — ну же, хоть чуть быстрее. ДВА. Плитка плыла у меня перед глазами. Только бы не вырубиться. ТРИ. Все обойдется, я успею до седьмого, в худшем случае — до восьмого удара. ЧЕТЫРЕ. Споткнулся, зацепился необкатанными новыми кедами, упал, выбросив вперед руки, чтобы защитить лицо. Гравий впился в ладони. ПЯТЬ. Стою на четвереньках, свесив голову, жадно глотаю воздух. ШЕСТЬ. Поднялся, ладони горят огнем, колени разбиты в кровь. СЕМЬ. Двинулся вперед. ВОСЕМЬ. Перешел на трусцу. ДЕВЯТЬ. Рванулся бежать, но — ДЕСЯТЬ — бесполезно. Не дошел еще и до середины последней стороны, как пробило ОДИННАДЦАТЬ. Я увеличил шаг, собрал все свои жалкие силенки, но колокол прозвонил ДВЕНАДЦАТЬ, и последний отголосок его смолк прежде, чем я вернулся на стартовую линию.

Я согнулся пополам, руками уперся в колени, каждый выдох обжигал легкие, это было похоже на сухую рвоту. Только не хватало — стошниться на глазах у всех. Но я просто свалился, навзничь, посреди священного газона Большого стадиона Осни, уставился в ясное синее небо, пытался отдышаться. Надо мной нависла тень мистера Ллевеллина.

— Двенадцать! — выплюнул он, изумление в этом возгласе мешалось с негодованием. — Двенадцать! Такого у нас уже лет десять не было.

И дальше он произнес краткую речь, из которой я мало что понял:

— Для полузащитника мяса маловато. Вингер — ха! Не с такой скоростью! Молнией к воротцам — не твое. Силенок ноль, удар не получится. Рулевой? Чересчур долговязый.