Остроумный Основьяненко - [51]

Известно, с какими цензурными препонами и противодействием властей пришлось столкнуться этому произведению. Хотя еще до официального представления в цензуру автор сделал ряд купюр и внес изменения эзоповского характера, министр народного просвещения А. К. Разумовский нашел в вышедших трех частях «многие предосудительные и соблазнительные места», на четвертой части печатание было остановлено, а первые три выпущенные весной 1814 г. – запрещены к продаже. Цензоров категорически не устраивало, что все без исключения лица дворянского и высшего сословия описаны самыми черными красками, а многие из простолюдинов предстают честными и трудолюбивыми людьми. Впервые подлинный текст «Российского Жилблаза» был издан лишь в 1938 г.

Другим произведением, повлиявшим на творческие планы Квитки, был нашумевший роман Ф. В. Булгарина «Иван Выжигин», отрывки из этого произведения печатались уже в 1825–1827 гг. в журнале «Северный архив» под названием «Иван Выжигин, или Русский Жилблаз», а его отдельное издание появилось в 1829 г. с несколько измененным названием «Иван Выжигин. Нравственно-сатирический роман». Откровенно реакционная тенденциозность этого произведения была Квитке совершенно понятна и глубоко чужда.

Уже в письме к Погодину от 10 июня 1831 г. он посмеивается и над пародийным сообщением в «Молве» о якобы предстоящей подписке на трехтомные «записки Выжимкиной», и над жалобами книгопродавца: «У меня собрано в моем кабинете все семейство Выжигиных: старик Иван и дети его Петр, Игнаша и Степан; хотелось бы и родственницу их иметь, так вот и нет!»[150]

А десять дней спустя он в письме к С. Т. Аксакову недвусмысленно высказал собственное отношение к булгаринскому роману: «Не надо никому „Петра Выжигина“! Я от книгопродавца взял 5 экземпляров в деньгах и теперь ни за половину не могу сбыть. Так преходит слава мира сего! Или правильнее сказать: встретили („Ивана Выжигина“) по платью или по имени сочинителя, а провожают по уму. Не раз уже дети страдают за глупость отцов, а еще более, когда и сын весь в отца»[151]. По справедливому заключению С. Д. Зубкова, «неудовлетворенность первой попыткой романтизированного изложения, успешный опыт продолжения в новых условиях сатирических традиций прошлого века, пример Нарежного, намерение „возопить пред правительством“ о господствующем „зле“, стремление противодействовать булгаринской попытке преуменьшить это „зло“, полностью отнести его на счет отдельных людей, превратить сатиру в „благонамеренную“, и посвятить ее „усовершенствованию нравственности“, ибо „все дурное происходит от недостатков нравственного воспитания“, а „всем хорошим люди обязаны вере и просвещению“, – все это вместе взятое и подвигнуло, видимо, Квитку „обивать целое книжище“ о Пустолобове»[152].

К концу 1833 г. были готовы уже две первые книги романа, но 2 июня 1834 г. его автор сообщил Погодину: «Опечалил меня очень г. Глазунов: известил меня, что „рукопись под заглавием Жизнь Пустолобова запрещена до того, что и не возвратят ее из комитета, а только выдадут свидетельство. <…> Согласен, что некоторые выражения и намеки на класс людей – впрочем, везде дозволяемые – требуют смягчения, не более, но за что же такие гонения?“[153]

Квитка явно недооценивал серьезность сложившейся ситуации. Он просил Погодина самому „пробежать“ рукопись и сказать что-то в наставление ее автору. Он рассказывал, какой обширный у него план, что он располагал „вместить все, что по провинциях ведется“, повторял, что не знает, что найдено вредного, рассчитывал, что Погодин „осветит его понятие“ и тем поможет спасти книгу. Но это было уже невозможно.

В донесении, которое цензор А. Болдырев направил Московскому цензурному комитету, говорилось: „По препоручению оного комитета рассматривал я рукопись: Жизнь и похождения Петра Пустолобова, помещика в разных наместничествах; и хотя § 14-м Ценсурного Устава дозволяется пропускать сочинения, в коих под общими чертами осмеиваются пороки и слабости, свойственные людям в различных возрастах, званиях и обстоятельствах жизни; но как в сем сочинении изображаются предосудительные и противозаконные действия предводителей, опекунов, исправника, земских и других чиновников, Правительством определяемых, то я не решаюсь одобрить оную рукопись к напечатанию, а представляю на суждение и решение Комитета“[154].

Но и Комитет не стал брать решение на себя, а передал дело на усмотрение Главного цензурного управления, член которого, действительный статский советник О. Мордвинов, которому было поручено ознакомиться с романом, нашел, что „сие сочинение“ „наполнено изображениями злоупотреблений властей разными чиновниками и может производить на читателей неблагоприятное для правительства впечатление“[155]. В результате было решено „не дозволять вышеозначенной рукописи к напечатанию“.

Возмущаясь наложенным запретом, Квитка, однако, в том же письме признает, что описываемые в нем события „обнаруживают злоухищрения корыстолюбивых людей, прикрывающихся законом, от давности времени и изменившихся обстоятельств оказывающимся в теперешнее время слабым и недостаточным, и к поправлению или к изменению которого был и мой