Остроумный Основьяненко - [48]

Повествователь сопровождает эти слова собственным комментарием, и это одно из тех мест, которые сопровождаются пометой NB: «Маменька имели много природной хитрости. Бывало, как заметят, что они скажут какую неблагоразумную речь, тотчас извернутся и заговорят о другом. Так и тут поступили: увидев, что невпопад начали толковать о скотских языках, так и отошли от предмета». Впрочем, он не преувеличивает и собственной эрудиции: сказав, что Петрусь «отвечал бойко и отчетисто», добавляет в скобках: «слова, мною недавно схваченные в одной газете, а смысла их я совсем не понимаю».

Характерно и другое признание: когда пришла пора уезжать в город и «еще с вечера отъезда нашего маменька начали плакать, а с печального дня „голосить“ и оплакивать нас с невыразимо трогательными приговорами», чему посвящены мысли ее сына? «…Меня одолела сильная грусть по причине, что я забыл свои маковники в бумажке, для дороги завернутые и оставленные мною в маменькиной спальне на лежанке. Заторопился и забыл. Тоска смертельная!»

«Благословенная старина» восхваляется за то, что, как указывалось ранее, «было покойно и справедливо. <…> Бедные молодые люди теперешнего века! Хоть тресните, а должны все науки выучить, как буки аз – ба. <…> Где ты, блаженная старина?.. Грустно!..» Писатель, уже завершающий свой немалый творческий путь, уверяет нас, что книги пишутся, «чтобы нас усыплять. И правду сказать, как усыпляют! <…> Меня и простой сказочник так же усыпит, как и лучшая повесть или роман в четырех (уф!) частях».

Реакционная критика выступила с нападками на роман и вообще против «школы малороссийских повестей» (имея в виду в первую очередь Гоголя и Квитку), и это только подтверждает обличительное значение произведения. Квитка болезненно реагировал на нападки и даже поговаривал о прекращении литературной деятельности, но поддержка прогрессивной общественности помогла ему преодолеть эти упадочнические настроения.

Рецензент «Русского вестника», каковым был скорее всего редактор-издатель журнала Н. И. Греч, противопоставлял романы Квитки его ранним произведениям. По его словам, «„Маруся“ Основьяненка поражала прелестью простоты и самою новостью картин быта малороссийского, дотоле искаженного для нас или вовсе нам неизвестного. Здесь следовало бы остановиться автору. Но – суди Феб журналистов!.. Они не дали покоя Основьяненку; они расщипали, растащили, измучили его. Он увлекся – поднял свои старые претензии на авторство, начал писать комедии и романы, не понял того, что составляло прелесть его Маруси, взгромоздился опять на литературные подмостки. <…> И в „Пане Халявском“ и в „Похождениях Столбикова“ видно, как везде, дарование автора там, где он рисует просто с натуры, где не думает авторствовать – прелесть! Прочитайте описание быта малороссийского и обедов в старое время у панов малороссийских в Халявском или изображение скупца в Столбикове. Но общая связь обоих романов напоминает старую фактуру несносных похождений, которые некогда бывали в моде, когда являлись похождения Мирамонда, похождения Дмитрия Магушкина, похождения маркиза Глаголя и тма других похождений»[134].

Несравненно более агрессивен и язвителен был О. И. Сенковский, манера и стиль которого со всей несомненностью проступают в рецензии, появившейся в «Библиотеке для чтения». Общий «запев», с которого она начинается, выглядит так: «Эти глубокомысленные наблюдения над человеческим сердцем, делаемые из-за плетня, эти черты нравов, подмеченные между маслобойней и скотным двором, эти взгляды на „жизнь“, обнимающие на земном шаре великое пространство пяти верст в радиусе, этот „свет“, составленный из шести соседей, эти колкие сарказмы над борьбой изящества и моды с дегтем и салом, эти насмешки над новым и новейшим, которых даже и не видно оттуда, где позволяют себе подшучивать над ними, весь этот дрянной, выдохлый губернский яд, которого боятся даже и мухи…»[135] и так далее в том же духе.

А в дальнейшем следуют уже прямые оскорбления: «Я назвал его писателем, и тут же извиняюсь в невольном злоупотреблении слова: это произошло от того, что какой-то литературный круг, который я очень уважаю и которому очень нравится ум господина Основьяненка, а иные говорят просто Основаненко (намеренный курсив призван усилить жалящую иронию. – Л. Ф.), старается выдать его за примечательного русского писателя»[136].

Совсем по-другому и глубже, чем кто-либо из его современников, роман Квитки оценил Белинский. Правда, произошло это не сразу. Первый отклик, содержащийся в письме к Краевскому и, следовательно, оставшийся неизвестным Квитке, был достаточно скептическим. «„Пан Халявский“, – писал он, – для первого чтения потешен и забавен, но при втором чтении с него немного тошнит. Это не творчество, а штучная работа, сбор анекдотов, словом, возведение идеи малороссийской жизни до идеала, если под идеалом должно разуметь, вместе с французами, собрание воедино всех черт, рассеянных в природе и относящихся к одному предмету»[137].

Но год спустя появляется рецензия, в которой отразился другой, более проницательный взгляд на произведение Квитки. Критик писал: «Остроумному Основьяненко пришла в голову счастливая мысль – сравнить прошедшее время с настоящим, заставив человека прошлого века рассказывать про жизнь своих „дражайших родителей“, свое воспитание и про всю свою жизнь. Этот человек – род малороссийского Митрофанушки, и он выполнил задачу автора как нельзя лучше: словно на ладони вы видите почтенную старину, преисполненную невежества, лени, обжорства и предрассудков; видите, как глупый муж бьет свою глупую жену и тузит детей; как глупая мать насмерть закармливает своих деток, а детки дерутся друг с другом за всякий кусок, обманывают отца и мать и, выросши, заводят друг с другом процессы и творят друг другу всевозможные обиды. Краски Основьяненка живы, картины уморительно смешны, и, несмотря на то, что местами его рассказ слишком обстоятелен, занимательность нигде не ослабевает»