Острое чувство субботы - [4]

Я не знал, что сказать, поэтому сказал: “Спасибо”.

Кому-то может показаться, что разговор с этим могущественным человеком, одним из самых богатых в нашей стране, подарил мне новые надежды или заставил чего-то с нетерпением ждать. Нетерпения точно не было. Но, по правде говоря, и надежда, и кое-какие ожидания в тот день появились – не буду скрывать.

 

Я был еще под впечатлением этого разговора, когда Алеша, дождавшись моего возвращения домой, подсунул мне принесенное из школы письмо, в котором строго напоминалось, что, согласно решению родительского комитета, не позже чем в недельный срок нужно сдать в школу двенадцать тысяч рублей. В том числе шесть тысяч на ремонт кабинета обществознания, столько же на проведение праздника “Школьные годы чудесные!” и две тысячи – на цветы для Инны Захаровны Стриж. Я спросил, кто такая Инна Захаровна, но Алеша затруднился ответить. Жена Лариса вдруг пожаловалась, что лично ей никто никогда не дарил цветов сразу на две тысячи рублей. Я считаю, она это не к месту сказала.

 

К сожалению, наши отношения с женой в последнее время стали похожи на частично затонувший корабль, который не может полностью утонуть просто из-за того, что сидит на мели. Мы почти не разговариваем друг с другом, только обмениваемся короткими дежурными репликами на бытовые темы. О том, что с апреля не заплачено за электричество, что в магазине “Пятерочка” растворимый кофе дешевле на сорок шесть рублей или что в этот раз прислали подозрительно большой телефонный счет.

Раньше мы охотно общались на любые темы, даже спорили иногда о политике. Лариса, например, по разным поводам восклицала: “Да что ж это у нас за страна такая ненормальная?!” Я ей тогда отвечал, что страна у нас, в общем, нормальная, но с очень сложной, зато и великой историей. У Ларисы это вызывало только раздражение и сарказм. По ее словам, она предпочла бы что-нибудь менее великое, но более человечное и удобное для жизни.

Еще не так давно мы с Ларисой были, можно сказать, пылкими возлюбленными. Мы то ревновали и ссорились, то устраивали счастливые безумства в самый неподходящий момент. Потом это как-то само собой кончилось и мне стало казаться, что сильные чувства из наших семейных отношений ушли – надо привыкать жить спокойно и разумно, как большинство взрослых людей. И тем острее меня поразил эпизод с вазой, случившийся в конце весны. Эту вазу из простого, бесцветного стекла я купил после того, как Лариса в очередной раз заметила, что ей некуда ставить цветы на высоких стеблях, которые дарят на дни рождения или Восьмого марта. Даже не знаю, что мою жену больше порадовало: новая ваза или охапка белых хризантем, не приуроченных ни к какому специальному дню. А в мае, воскресным утром, делая уборку, Лариса уронила вазу и она раскололась на четыре или пять острых длинных кусков. Алеша даже закричал: “О-о, круто! Как кинжалы!”

А Лариса ушла на кухню плакать. И она там рыдала так долго, отчаянно и безнадежно, как будто вместе с копеечной вазой разбилась и погибла вся ее жизнь. И я просто не знал, как утешить, не находил уместных слов, кроме обещания купить другую вазу.

 

В середине августа праздновали десятилетний юбилей газеты: начальство пригласило на вечер в ресторан “Шахерезада” самых крупных и щедрых рекламодателей и нам, сотрудникам, сказали прийти по-семейному, со вторыми половинами. Мы с Ларисой на такие мероприятия выбираемся редко, и, возможно, поэтому она так волновалась, придумывая, как уложить волосы и что надеть. Выбрала наконец темно-синее платье в стиле ретро, не новое, но зато самое милое, завила волосы крупными локонами и заколола назад и вверх. Я видел, какое внимание обращали на нее мужчины, как заигрывали с ней, приглашали танцевать, и она всем отвечала мягкой стеснительной улыбкой.

И вот там, в ресторане, на фоне застолья, пиджаков с отливом и вечерних платьев со стразами, я совсем по-другому, со стороны увидел свою жену. Я заметил в ней хроническую, как заболевание, невыносимую для моих глаз приниженность. Конечно, я ничего такого ей не сказал. Мне легче откусить себе язык, чем сказать ей вслух, что она, моя Лариса, была одета беднее других и вела себя так, будто каждый из присутствующих достойней и лучше, чем она. Но именно это я увидел. И это вогнало меня в состояние вины. А еще я понял, что по своей воле никогда не уйду от Ларисы, не смогу покинуть ее, даже если она будет ко мне относиться так же холодно, как сейчас.

 

На следующее утро, после того как Геннадий Ильич произнес по телефону слова: “по гроб жизни обязан” и “найду способ достойно отблагодарить”, я проснулся с удивительно счастливым предчувствием.

Так случается, хоть и очень редко: в какой-нибудь тусклый, неприглядный вторник вдруг возникает острое чувство субботы. И тогда кажется, что этим чувством все прочие дни, прожитые бездарно и безрадостно, могут быть оправданы и спасены.

 

Каждый вторник у нас в редакции устраивают планерки, где объявляют что-нибудь неприятное. В этот раз главный редактор сказал, что публикации в нашей газете стали чересчур благостными, не хватает смелости и остроты. В крайнем случае немного жареного тоже не повредит. Здесь он со значением посмотрел на меня, как будто я теперь умею проникать в такие сферы, откуда к нам просачивается все самое острое.