Острое чувство субботы - [3]

Господин Федюшин разрешил мне звонить в любое время суток. Когда я набрал номер его мобильного, был вечер пятницы. Геннадий Ильич сначала не узнал меня, с раздражением переспрашивал: “Кто это? Кто?!” В трубке слышался гул большого застолья. Наконец он понял, о чем речь, и приказал мне ждать в редакции звонка от его жены.

Все уже ушли, а я просидел на работе почти до полуночи – спасибо, что не до утра.

Жена господина Федюшина объявилась без четверти двенадцать и сразу же стала на меня кричать. Она кричала с красивым украинским акцентом, зычно и невнятно, мне удавалось различить только обрывки фраз. Что-то о кесаревом сечении, что мальчик до пяти месяцев не держал головку, а в школе его даже Петр Агеевич два раза похвалил, а тут расплодили в стране наркоту и журналисты все чернят и врут, лишь бы деньги высасывать из людей.

Потом успокоилась немного и спросила, какие вещи и продукты захватить с собой. Я ответил наобум, что много везти не надо, желательно взять теплую одежду и непромокаемую обувь.

 

Рано утром в понедельник я ждал на крыльце, у входа в редакцию, глядя на дождь. “Ягуар” серебристого цвета слишком резко затормозил и обрызгал меня водой из лужи. Пухлая, ярко накрашенная дама, приспустив стекло, крикнула уже знакомым зычным голосом: “Чего стоишь? Поехали!” Я поторопился залезть в машину, подгоняемый дождем, хотя мне была неприятна собственная суетливость.

Федюшина сидела впереди, почти такая же плечистая и мощная, как водитель, который нас вез, а я – позади, рядом с Вадиком. Он забыл поздороваться, но презрительно осмотрел меня с головы до ног. Наверно, в глазах этого разодетого недоросля выглядел я убого, даже нищенски – он принимал меня за обслугу. В то же время ему, кажется, был нужен восхищенный зритель. Чуть ли не каждую минуту Вадик задирал повыше рукав белой аляски и бросал многозначительный взгляд на часы, демонстрируя свой золоченый хронометр с крокодиловым ремешком.

Когда мы добрались до Гореловского кордона, дождь приумолк. В назначенном месте нас встретила Вероника Адамовна – на вид усталая домохозяйка в офисном костюме – и позвала госпожу Федюшину поговорить наедине, по душам. Мы с Вадиком и водителем остались ждать в машине.

В отсутствие матери Вадик оживился, поерзал и снисходительно спросил:

– “Феррари” знаешь?

Я промолчал, только пожал плечами.

Он ужаснулся:

– “Феррари” не знаешь?!!

Его как будто прорвало. На меня посыпались “майбахи” и “ламборгини”, “транс”, “трип”, “улет” и рулетка в Монте-Карло. Потом он снова обнажил запястье с часами:

– Видел?

– Ну видел. И что?

– Знаешь, сколько стоят? – Он пошарил вокруг себя глазами, ища показательный пример. – Дороже, чем весь ты!

Так и сказал: “весь ты”, хотя, наверно, имел в виду то, что на мне было надето.

Я ответил:

– Мне все это неинтересно. И ты сам тоже неинтересен. Потому что ты, Вадик, не человек, а мешок с дерьмом. Хорошо упакованный мешок. И кроме дерьма, в тебе ничего нету.

В машине стало страшно тихо. Мне показалось, что водитель, больше похожий не на водителя, а на бойца спецназа, сейчас достанет пистолет и расстреляет меня в упор. Но его бетонный затылок даже не шелохнулся.

В это время вернулась госпожа Федюшина, вся мрачная, с красными пятнами на скулах, и мы тронулись вслед за Вероникой Адамовной – темно-серый “УАЗ-патриот” шел впереди, показывая дорогу.

За городом дождь усилился. Местность, где мы остановились спустя три с половиной часа, показалась мне какой-то мышиной дырой. Дороги больше не было, вместо нее грунтовая, глинистая проплешина среди мертвой чащи, упадающей в бурелом. Еще с полчаса мы стояли под дождем, глядя на этот безнадежный пейзаж, пока из леса не вышли две мужские фигуры в брезентовых накидках, из-под которых виднелись черные рясы наподобие мокрых длинных юбок.

Вероника Адамовна заглянула в салон “ягуара” и сухо сказала: “Вадим, бери свои вещи. Пора идти”. Мы все вышли из машины. Водитель открыл багажник и подал Вадику две массивные сумки, в то время как мать пыталась подсунуть ему зонт.

 

…Мы смотрели в спины этой странной компании, уходящей в лес: два длиннополых монаха с тяжелыми сумками и Вадик с женским зонтом, в белоснежной спортивной одежде.

Когда я обернулся, “ягуар” уже отъезжал.

Меня окликнула Вероника Адамовна, предложив подвезти в город. По пути она сказала, будто отвечая на чей-то вопрос:

– Ничего, привыкнет. Куда он денется? Если только мать сама не заберет…

Я спросил, каким путем доставляют в монастырь продукты и все необходимое – так же, через лес?

– Нет, главная дорога по воде, через озеро. Это с другой стороны.

 

Во вторник главный редактор с растерянным лицом сам принес мне телефонную трубку: “С тобой опять хочет босс говорить!”

Федюшин неуверенно поздоровался и назвал себя, будто я мог его не узнать. Просто удивительно, как он запинался и с каким смущением выбирал слова.

Главное, что я услышал, – теперь он по гроб жизни обязан мне: я спас его единственного сына и он, Геннадий Ильич, уже очень скоро найдет способ меня достойно отблагодарить. Вот только немного освободится от проклятых дел и специально приедет в редакцию.