Осторожнее с огнем - [16]

— Две! Быть не может! Люблю Юлию, да Юлию!

И, отрекаясь от Марии, чувствовал такое отчаяние, такую скорбь по ней, что говорил снова: люблю Марию.

Но взоры Юлии отрывали его от печальной девушки.

Так ему казалось. Пора было ему возвращаться в Литву, где его ожидали занятия; старик отец говорил ему об этом; но не мог он выехать, не имел силы покинуть девушек, из которых одна должна была принадлежать ему.

Весь день после бала оставался он дома, не зная, что начать, необыкновенно скучный, задумчивый. Старик посылал его на охоту.

— Это рассеет тебя, милый Ян, — говорил он, — ничего нет вреднее для мужчины, как сидеть в комнате; ему необходимы воздух, движение. У печки он становится бабой: начинает задумываться, охать, хворать, а потом хоть возьми да и брось!

Но Ян не чувствовал в себе силы выйти из дому. Старик думал и надумал, что настала пора жениться сыну и завел разговор на эту тему; но Ян отвечал, что не имеет ни малейшей охоты к женитьбе.

— Как же быть нерасположенным к тому, что сам Бог заповедал! — сказал тихо старик. — Тебе уже пора, хотя ты и молод. Человек без друга, как ружье без приклада. Притом необходим мне внук на старости: не хочу так умирать.

— Поживете еще, милый отец мой, — сказал Ян, целуя ему руку, — и дождетесь.

— Но ты что-то сегодня не в своей тарелке! Расскажи-ка мне, что с тобою!

— Ничего, так что-то немного нездоровится.

— А от нездоровья какое лекарство может быть лучше коня и свежего воздуха! Как рукой снимет — дело известное.

Из угождения старику Ян приказал оседлать серого и выехал из Яровины, по направлению к Домброве. Лошадь инстинктивно пустилась по знакомой тропинке.

Всадник не сопротивлялся этому.

Через полчаса был он в лесу, из которого виднелись в отдалении дом, сад и длинная тополевая аллея. Но в роще никого не было, только шумели старые зеленые дубы, и Ян не мог не встать с лошади и не походить по траве. Два кривых старинных дерева, у пней которых сделана была дерновая скамейка, привлекли Яна. Увядший букет цветов лежал на скамейке. Поднял и спрятал он цветы, первый раз в жизни давая цену тому, происхождение чего мог только домыслить сердцем. Что-то говорило ему, что одна из прекрасных девушек бросила здесь те цветы еще вчера, и кто знает, может быть, не без намерения. Держа лошадь в поводу, уселся он на скамейке, склонил голову и, ничего не видя вокруг себя, глубоко задумался. Жизнь до сих пор такая полная, заманчивая, казалась ему пустою, грустною и без цели.

Первый раз понял Ян, что он один на свете, первый раз почувствовал он потребность привязаться к кому-нибудь однажды и навсегда. И обе — светло-русая и черноокая мелькнули по его памяти, улыбаясь розовыми устами. Обе! Всегда обе!

Не помнил он, долго ли продолжалась эта фантазия, как вдруг коротко знакомый голос пробудил молодого человека и испугал лошадь, которая начинала щипать траву. Конь шарахнулся, рванулся изо всей силы и ушел. Ян поднял голову. Перед ним стояли Мария и Юлия.

— А вы заняли наше место! — сказала, смеясь, последняя. — Теперь мы вас испугали.

— Не меня, но мою лошадь, которая умчалась, как безумная, — ответил Ян.

— Не случилось бы с ней чего-нибудь!

— Ручаюсь, что нет, побежит прямо в конюшню.

— А вы пойдете пешком?

— А я пойду пешком. Для меня это решительно все равно: я охотник.

— Видно, что и вы, подобно нам, полюбили это место, — отозвалась Юлия, не внимая тихим просьбам Марии, которая отвлекала ее от дальнейшего разговора.

— Сегодня я здесь совершенно случайно: меня занесла сюда лошадь, поводья которой я пустил.

— Так мы должны быть благодарны лошади?

— Нет, но я за нее должен просить извинения.

— В чем?

— В том, что мы с ней вам надоедаем.

— Кто же может запретить вам ходить и отдыхать, где угодно?

— Первый — пан Лада, — сказал молодой человек, улыбаясь.

— Как? Вы его знаете? — спросила удивленная Юлия.

— Я всех знаю.

— Да, но вас никто не знает.

— Кажется, даже пани подкоморная.

— А в самом деле вы ловко ушли от шпиона, которого за вами посылали.

— Ничего не могло быть легче. Я видел, как были отданы приказания пану Казимиру, как последний приказывал Никите, а потом надуть лакея уже невелика важность.

— К чему же эта скрытность?

— Повторяю, я много выигрываю от этого: загадка интересует.

— А мне кажется, что она иногда может и устрашить.

— В самом деле?.. Неужели я мог бы кого устрашить?

— Не знаю, но мне кажется, если кто-нибудь, зная окружающих, сам надевает маску, здесь есть какая-то неровная борьба.

— Кто же захотел бы заниматься мной до такой степени?

Юлия сильно покраснела. Мария смешалась и за себя, и за подругу.

— Вернемся!.. — сказала она ей тихо.

— О, нет, mesdames, не уходите, — живо прервал Ян, — я не буду мешать вашей прогулке. Знаю, что поступил невежливо, являясь сюда сегодня, но я уйду и не возвращусь.

— Одну минуту! — сказала поспешно Юлия. — Вы извините меня в том, за что многие ровесники ваши осудили бы меня?

— Не понимаю, что могло бы вызвать мое осуждение.

— Благодарю за вежливость. Вы не примете в дурную сторону, что мне хотелось бы наше странное знакомство упрочить знакомством, более коротким.

— Я тоже приму это за одну только вежливость.