Осторожнее с огнем - [15]

Покажется удивительным, что старик, теряя имение, не пожалел о богатстве ни за себя, ни за сына. Так было, однако ж, и когда удивлялись тому Каспар и старик Семен, большой приятель Дарского, прежний лесничий, теперь слепой дед. Дарский с обычным спокойствием отвечал им:

— Разве же в этом заключается счастье? Станет трудиться и будет иметь кусок хлеба. Может быть богатство испортило бы его, сделало ленивцем. Да и много ли нужно человеку, если у него есть рассудок? Были бы кровля, пища и добрый конь — вот основание, а ружье, да к тому здоровье — и дело с концом!

— А как женится, и Бог даст внуков?

— Я и внукам скажу то же самое.

И старик брал четки, обходил хозяйство, молился и думал.

Так прошло много лет в захолустье, о существовании которого мало кто знал в околотке. Даже Подкоморная, муж которой купил последнюю деревню Дарского, совершенно позабыла о старике, а Яровина лежала недалеко от ее дома, на другом конце владения. Никогда соседский спор или какая неприятность не напоминали ей также о Дарском.

Немногие из соседей, видевшие иногда его серый сюртук и седые усы в костеле, где он из смирения помещался между бедными, знали его имя, а фамилия его почти была неизвестна в окрестности.

Сына отдал старик в училище. "Надо, — говорил он, — чтоб мальчик был там, где и все, и не считал себя лучшим оттого, что богатые родители воспитали его иначе. Много ленивцев, имевших приватных учителей или побывавших за границей, понабивали себе в голову, что они лучше других! Пусть сын мой знает больше меня, но выйдет честным и трудолюбивым человеком. Наконец, кто хочет может учиться и в самой дрянной школе."

Из училища Ян Дарский поступил на военную службу, но на смотру случайно ушиб руку при падении с лошади и должен был выйти в отставку. Старик, однако ж, не позволил ему возвратиться домой, послал его за границу и потом хотел, чтобы он снова вступил на службу; но в то время бездетная его сестра, умирая, записала Яну доставшееся ей после двух мужей значительное имение.

Яну было на чем хозяйничать, и ему очень хотелось перевезти отца к себе, но старик решительно воспротивился.

— Найдешь свободное время, — сказал он, — бывай у меня, захочешь и поживи, я буду очень рад; мы так мало жили вместе, а я так люблю тебя; но переехать отсюда, даже для тебя не могу. Хочу умереть в своем углу, где жил, где трудился. Нет, не могу удалиться отсюда, я умер бы с печали.

И, целуя сына в голову, старик так упорствовал, так отговаривался, что Ян не смел настаивать более. Решил он только два или три раза в год навещать отца, проводя остальное время в своем имении.

Соседство, не зная о Дарских, не знало также ничего о судьбе Яна. Он приезжал к отцу, жил здесь, охотился и, нигде не показываясь у соседей, снова возвращался; а что бы избавить старика от лишних хлопот и издержек, оставлял людей своих и экипаж в ближайшем местечке.

Первый раз, проживя долее обыкновенного в Яровине и, имея с собою верховую лошадь, два раза ездил Ян на охоту, потом в надежде видеть Юлию, отправился в городок на известный бал.

До двадцатишестилетнего возраста, насмотревшись довольно на свет, Ян, как немногие из молодых людей, был равнодушен к женщинам. Трудолюбивая жизнь и занятие науками предохранили его от влияния чувства, которое могло бы отвратить его от предпринятой цели. Но сердце его не было холодно, оно уже билось ожиданием надежды.

Обыкновенные волокитства, быстро начинающиеся и оканчивающиеся еще быстрее, не существовали для Яна. Он чувствовал, что будет любить, что полюбит пламенной, единственной любовью.

В сердце его, как бы уже было предвестье этой любви, рисующее ему это чувство чем-то высоким, торжественным, неизменным. До тех пор ни одна женщина не произвела на него впечатления, которое подало бы весть о любви; ни перед одной не задрожал он до глубины души, не испугался за будущее, не услышал внутреннего голоса, который бы сказал ему:

— Она, или никто!

А долго и терпеливо ожидал Ян этого голоса и, наконец, дождался.

В первом взгляде Юлии была магнетическая весть будущего, которая должна была соединить их или сделать несчастными. Но странно, когда увидел он вместе Юлию и Марию, хотя блондинка сильнее затронула его, однако, и брюнетка также осталась у него и в сердце и памяти. Вторая встреча была подтверждением первой: возвращаясь домой, уносил он в сердце вместе взоры Марии и Юлии.

— Неужели я — люблю обеих? — спрашивал он сам себя. — Или не люблю ни одной?!

И хотел забыть обеих, но напрасно.

По очереди волшебные взоры Юлии и грустные очи Марии преследовали его во сне и наяву, первые, потрясая сердце, последние, возбуждая неописанное чувство сострадания и увлечения.

Бал смутил его окончательно. Обе они предстали ему снова, обе одинаково прекрасные, одинаково привлекающие его какой-то магической силой. Юлия очаровывала его взором, которому ничто не могло противиться, выражениями, которым внимал он, как песни ангела; Мария, словно недоступная загадка, как что-то давно знакомое, неведомо где и когда виденное, как сестра, протягивала к нему руки с неба. Долго мечтал он, усиливался разгадать себя и, наконец, сказал: