Оставшиеся в тени - [217]

В наступавшие полосы улучшения они тотчас принимались за работу. И подопечная становилась наставницей, а сиделка обращался в поэта, или драматурга, или прозаика, смотря по обстоятельствам. И оба вырастали в литературных борцов. Они были товарищами в высоком смысле слова.

Единство убеждений, идеалов, пристрастий, вкусов, одним словом, духовное созвучие, в котором тон зада вал то один, то другой, а образцом нравственного подвижничества нередко бывала Грета, — вот что обеспечивало взаимную притягательность и вековечность этих отношений. Когда давно уже потускнели первые очарования, все встало на свое место, ушла молодость и растрачены были даже остатки здоровья.

Брехт ценил фанатическую преданность своего солдата, но сама эта преданность была для него источником уверенности и повседневной духовной опорой.

Вот почему на болезнь Греты он смотрел как на рану, полученную в борьбе. Эту мысль, как помним, он высказывает в письме к фрау Иоганне Штеффин — матери Греты: «…ее болезнь была обусловлена политическими обстоятельствами… Она со своим спокойным понятливым характером так храбро и бескорыстно пожертвовала собой, как будто участвовала в уличных боях».

Эта характеристика отнюдь не была напыщенной фразой или случайным средством утешения (как, впрочем, вообще немного случайного бывало у этого человека!). Скорее можно сказать другое — в кратких словах он стремился выразить главное из того, чему был ближайшим свидетелем в течение почти десяти лет. Это была выстраданная формула, которая невольно оттачивалась с годами.

Своего рода история этой убежденности просматривается даже в поэтических произведениях Брехта.

Среди стихов, созданных в Дании, есть триптих под общим названием «Обращение». Прототип главного героя[47] проступает в нем столь же прозрачно, как и в некоторых стихах цикла «Песни солдата революции».

Идею триптиха можно почувствовать уже по первой его части, названной «Обращение к больному коммунисту»: «Мы слышали, что ты заболел туберкулезом. Мы призываем тебя: усматривай в этом не отметину рока, а выпад угнетателей, которые тебя, скверно одетого, в сырой лачуге, обрекали на голод. От этого ты заболел…» Туберкулез и угнетатели, утверждает поэт, — союзники, а победа над ними одинаково будет «победой человечности над подонками».

Эта мысль углубляется и конкретизируется во второй части триптиха, названной «Ответ больного коммуниста своим товарищам», а также в третьей части — «Обращении к врачам и больничному персоналу».

Заболевший ясно видит виновников своего увечья, знает, что несправедливости, загнавшие его на больничную койку, не кончаются и здесь — они и в порядках медицинского обслуживания, и в обманной деятельности больничных касс, и т. д. Угнетение преследует простого человека до гробовой доски! Поэтому больной коммунист не хочет отделять усилий по своему исцелению от борьбы товарищей. Нет, он не замкнется в собственной скорлупе, как улитка, он останется в строю даже на больничной койке и клянется продолжать борьбу, пока не угаснет мысль, пока движется рука, до последнего вздоха… Пусть товарищи во всем, как прежде, рассчитывают на него!

Если бы даже и не было подтверждающих литературоведческих комментариев — и так ясно: с кого писался портрет, кто вел себя точно так в течение многих лет на глазах Брехта…

Духовную стойкость соратницы, превозмогшей тяжкий физический недуг, ее скромное подвижничество в обстоятельствах, когда под ногами колеблется земля, затейливо воспевает двадцать первый сонет.

В этом стихотворении снова возникают знакомые персонажи — сторожевые слоники…

Уже говорилось, что Брехт на свой лад переосмысливал традиционную символику «каминных» слоников. Так было не только в творчестве, но и в жизни. Он был поэтом, к тому же саркастического склада, и умел населять жизнь фантазиями, химерами, веселыми небылицами, придуманными персонажами, изобретенными заповедями и другими атрибутами вымышленного мира, которые для него самого и близкого окружения часто существовали почти как реальные. Стражи-слоники — явления того же порядка, как «Биди», «Мук», «неприметный пароль», «не говори по-китайски» и т. д.

Мир вымышленных представлений у Брехта вырастал как бы на продолжении реальности, входил, вплетался в нее, помогал в ней лучше устроиться, прочнее и радостней жить. В фантастической форме он ёмко вбирал и впитывал действительные черты и признаки. Наверное, поэтому он так легко становился взаправдашним в глазах окружающих.

У Брехта есть шутливый рассказик-притча «Любимое животное» (из цикла «Рассказы о господине Койнере»). Там как бы воедино собраны черты, которыми он причудливо наделял слоновьи фигурки-талисманы из дерева и кости и которые щедро раздавал персонажам — слоникам в своих сонетах:

«…Слон соединяет в себе хитрость и силу. Это не та жалкая хитрость, достаточная лишь для того, чтобы избежать преследования или украдкой раздобыть какую-нибудь пищу. Нет, это хитрость, которая опирается на силу, необходимую для большого дела. Слон прокладывает большой след. Однако он добродушен и понимает шутку. Он добрый друг и достойный враг. Он велик и грузен, но очень подвижен. Тело его огромно, а хобот способен поднимать самые мелкие съедобные предметы, например, орехи. У него удачно устроены уши, он слышит только то, что хочет. Он живет до глубокой старости. Он очень общителен, и не только по отношению к слонам. Везде его любят и боятся. В его облике есть что-то забавное, что привлекает к нему сердца. У него грубая кожа, о которую ломаются ножи, но зато нежная душа. Он может быть грустным, может быть гневным. Он охотно танцует. Умирать он уходит в чащу. Он любит детей и других мелких зверушек. Он весь серый и бросается в глаза только своей массивностью. Он не съедобен. Он умеет хорошо трудиться. Он любит выпить и тогда становится веселым. Кое-что он делает и для искусства — поставляет слоновую кость».