Осоковая низина - [59]

— Уйди! Оставь меня в покое! Дай околеть!

А на четвертый день Лизета вырядилась в суконную юбку, длинную, до самой земли, и в коричневую бумазейную кофту с двадцатью четырьмя пуговицами, накинула на плечи праздничный платок, взяла корзинку, увязала в носовой платок деньги.

— Куда ты? — спросил Петерис.

— Тебе какое дело? — огрызнулась Лизета.

Вечером свекровь вернулась и снова легла на кровать. На другое утро она вбила в новую стенку гвоздь, протянула под потолком веревку, порезала на куски цветастый ситец и прищепками его прикрепила. Теперь и у свекрови был свой, отгороженный занавеской угол. В полдень Лизета, насладившись цветастым уединением, вышла наружу и завертелась у окна, словно хотела что-то сказать.

— Я, мамаша, могу вашу занавеску сшить и подрубить, — первой заговорила Алиса.

— Хорошо бы. Глаза у меня уже плохие, и пальцы не такие проворные.

— Я это потом сделаю.

— Хорошо бы. В воскресенье гости будут. Эльвира приведет жениха показать.

Очередной приступ гнева улегся.

Лизета сообщила, что дочь ее выйдет за офицера, уедет жить в Ригу, а у нее, Лизеты, будет важный зять.

— Как знать, может, и сама в Ригу переберусь, — мечтательно заговорила свекровь. — Тяжелая у меня жизнь была, заслужила я, дочка, облегчения на старости лет.

Алиса знала историю жизни Лизеты. Когда у свекрови появлялось желание поговорить с невесткой, она обычно рассказывала, как, молодая и красивая, вышла за вдовца с четырьмя детьми. Прожила за ним пять лет, и он умер. К тому времени дети от его первого брака подросли и разбрелись кто куда, иной даже хорошо устроился, но про нее сразу забыли — вот она, благодарность-то! С Петерисом и маленькой Эльвирой она скиталась от хозяина к хозяину, хорошо еще, что были силы, чтоб работать.

— Я и сейчас куда крепче тебя, — неизменно добавляла свекровь.

Это была правда. Но поскольку свекровь заслужила облегчение на старости лет, Алиса делала все, что могла, сама и от Лизеты помощи не ждала. Нельзя сказать, чтоб свекровь сидела сложа руки. Если ее не охватывал приступ гнева или обиды, она много работала, особенно в поле, где хуже всего управлялась Алиса. Но Лизета любила, чтобы ее работу ценили, признавали и каждый ее шаг воспринимали не как обязанность, а как подарок, как проявление сердечной доброты.

— Так ты уж, дочка, хорошенько комнату прибери и о пирогах позаботься! — ласково сказала под конец свекровь.

Всю субботу Алиса готовилась к приему гостей, скребла плиту, стол, пол, подметала и ровняла граблями двор.

Продукты в первое лето покупались, и поэтому собаку в «Апситес» не держали, и гости могли нагрянуть неожиданно. Так что Лизета уселась перед сараем и не спускала с дороги глаз.

Осоковые луга были тихим уголком. До полудня Лизета издали проводила взглядом лишь одну повозку, велосипедиста и нескольких прохожих. Церковь была далеко, работы много, в воскресенье каждому хотелось отдохнуть, особенно до обеда, — пока женщины стряпали, мужчины отсыпались за всю неделю. Поэтому у Лизеты невольно быстрее забилось сердце, когда на дорогу в «Апситес» свернула какая-то женщина.

— Так это же не Эльвира! — вслух сказала себе Лизета.

Это в самом деле была не Эльвира, а Эрнестина.

— Что этой ведьме тут понадобилось? — тихо проворчала Лизета, прежде чем поздороваться.

— Отдыхаете в воскресное утро?

Лизета даже не ответила.

— Мамочка! — воскликнула Алиса, увидев нежданную гостью.

Эрнестина сказала, что пришла посмотреть новую комнату.

— Уж больно крохотная, — заключила она.

— Это ничего. Только…

— Не говори, детка!..

Там же на кровати сидел Петерис, потревоженный во время утреннего сна.

— Ну, как идет работа? — спросила Эрнестина.

— Работы всегда хватает.

— Пахать начали?

— Понемногу.

Петерис кротко улыбался. В нем не чувствовалось напряженного недовольства, он не напоминал, как обычно, раскаленный паровой котел. Не уговори его Алиса ради гостей остаться дома, он и сегодня, как и в любое другое воскресенье, нашел бы себе работу.

Узнав, каких гостей ждут, Эрнестина вышла на кухню и достала из потайного кармана юбки деньги.

— Мама! Что ты хочешь сделать?

Эрнестина не ответила, а, подозвав Алису, вернулась с ней к Петерису.

— Кое-кто все напоминает, что мы за своей дочерью слишком мало приданого дали. Тут двадцать тысяч, или четыреста новыми. Все, что мы за эти годы накопили. Будет вам на лошадь! И чтоб Алиса не слыхала больше никаких попреков!

— Кто ее попрекает! — покраснев, оправдывался Петерис.

— Мама!

— Ты помолчи!

— Спасибо, но я не хотел бы брать.

У Петериса повлажнели глаза, он стыдливо мял деньги. На него неловко было смотреть, и Эрнестина опять вышла на кухню.

— Зачем ты дала? — прошептала Алиса.

— Потому что он уже никогда ничего от нас больше не получит, — тихо ответила Эрнестина: перегородка была все же тонкая.

Они вышли во двор, чтобы спокойно поговорить. Но разговор не получался. А молчать было еще тягостнее, и Эрнестина стала рассказывать, что слышала об Эльвире. Госпожу Винтер больше всего удивляет, что необразованная деревенская девка сумела вскружить голову офицеру.

— Она красивая.

— Змея она, а не женщина. Она и тебя загубила.

— Ну что ты…