Осоковая низина - [4]

А теперь Ильза сама там лежала. Лишения и болезни военных лет свели Ильзу в могилу. Может, она заболела бы чахоткой все равно, потому что была хрупкая, долговязая, с худыми руками и ногами, сутулилась, будто ее одолевали непосильные беды. Никогда Алисе не забыть ее серых задумчивых глаз, казалось заранее предчувствовавших близкое небытие.

Алиса сходила вымыла банку, наполнила водой, сунула в нее маргаритки. Затем взяла спрятанные в ближайшем кусте грабли и разровняла песок вокруг могилы.

Домой Алиса вернулась печальная и рассеянная, но все уныние сразу улетучилось, едва увидела на клубничных грядках мать. Алиса быстро повязала передник и взяла миску. Мать выглядела усталой.

— Иди отдохни, я соберу!

— Тут и собирать-то уже нечего.

Клубника на рынке становилась все дешевле, и Эрнестина решила из остальной сварить варенье. Особенно много не наваришь — лавочники безбожно подняли цены на сахар, до двадцати восьми рублей за фунт.

Какое-то время работали молча. Затем Эрнестина заговорила:

— Когда же все это кончится?

— Что, мама?

— Ну, эти ненадежные времена, вся эта жизнь…

Эрнестина опять задумалась о той поре, когда Курситисы жили в городе, занимали просторную квартиру в отдельном доме, держали горничную, звали на обед гостей.

— Когда-нибудь опять все будет хорошо.

— Не верится что-то.

Мать и сама не любила вспоминать о благополучном прошлом, после этого портилось настроение, и дочь в таких случаях старалась отвлечь ее. Эрнестина вскоре замолчала; Алиса как могла проворно трудилась.

Воскресенье промчалось почти незаметно, оставив чувство усталости и легкого разочарования. Наступил вечер. Густав забрался спать на сеновал над хлевом, поближе к скотине. Алиса видела, как отец втащил за собой лестницу, закрыл слуховое окно: от воров.

— Спокойной ночи, папочка!

— Спокойной ночи, — ответил с сеновала Густав, и слышно было, как брякнул железный крючок, на который отец закрыл люк.

Дедушка тоже лег. Только было непонятно, спит он или нет, на всякий случай Алиса прошла на цыпочках.

Мать при лампе штопала чулок. Зажженная летом лампа и керосинный запах непривычны Алисе.

— Закрой, детка, ставни!

В войну Густав смастерил дощатые щиты, прикрепил к стенам скобы, державшие поперечину. От столь крепкой брони, закрывавшей хрупкие стекла, возникало чувство надежности и становилось уютнее.

— Ложись спать!

— Не хочется.

Алиса открыла шкаф и достала с верхней полки стереоскоп и коробку со снимками.

— Что собралась делать?

— Немного посмотрю.

Эрнестина только покачала головой.

Алиса родилась и первые восемь лет жила вдали отсюда, в лесистых горах. На снимках была запечатлена страна ее раннего детства: в приисковом городке, где тогда жили Курситисы, они дружили с фотографом. Иван Никитич был фотографом не только по профессии, но и по призванию. Он увековечивал все, что казалось ему достойным внимания, делал не только обычные, но и стереоснимки, бывшие тогда в большой моде. Если прижаться лицом к бархатному ободку окуляра, снимки, благодаря четырехугольным линзам, оживают, обретают глубину и четкость, — кажется, вот-вот на озере закипят волны и в лицо ударят брызги. Но водяные капли неподвижно висят в воздухе, сверкают волны. Снимков было около сотни. Они воскрешали в памяти канувшее в прошлое, недоступное, оцепеневшее.

На многих снимках была и Алиса. Вот она в чепчике и белом платье сидит на плетеном стуле. Рядом мама. В широкополой шляпе с пучком искусственных цветов и шелковой лентой. Сбоку стоит отец в черном котелке, с окладистой бородой и цепочкой к часам на жилете. И почему-то с очень насупленными бровями. По другую сторону, опираясь на роскошную резную трость, улыбается швед Лундборг. А за ними — огромная пальма, лианы, филодендроны и стройная колонна, подпирающая высокую стеклянную крышу. На одном снимке Алиса у фонтана, на другом вся семья в горах перед скалистой пещерой, на третьем — сынишка Ивана Никитича, усаженный на горшочек, потом полураздетые девицы, крестьяне с лошадьми, пестрая рыночная толпа, канатная дорога, по которой скользят вагонетки с рудой, и так далее.

Что помнила бы Алиса из своего детства, не будь этих снимков? Наверно, все было бы туманнее, таилось в глубинах души. Эти первые восемь лет так отличались от дальнейшей жизни Алисы, что порою казалось: их вовсе и не было, словно она все прочитала в какой-то книге или подсмотрела на этих картинках. Никогда она не вернется в далекие синие горы, и именно поэтому оставшиеся черно-белые фотографии обретали особую яркость, делая ее первые годы жизни чем-то непостижимым и прекрасным.

— Детка, завтра рано вставать.

— Мне спать не хочется.

— Не забудь лампу задуть!

— Я сейчас кончу.

Но и в темноте Алиса не могла уснуть. Непонятная тревога заставляла еще долго ворочаться на узкой короткой кроватке, которую она уже давно переросла. Но постепенно мысли перемешались с мечтами, и она уснула.

И вот…

Алиса проснулась от страшного шума: что-то грохотало, гремело, казалось, стены рушатся. Алиса порывисто села.

— Открывай! Эй! Что-нибудь с матерью? Где она?

— Мама!

— Молчи! Не разговаривай! — прошептала в темноте мать.