Осоковая низина - [13]

Сквозь толпу пробирались дети с жестяными кружками для сбора пожертвований и заученно выкрикивали:

— Господа! Поддержите несчастных, лишившихся крова.

Некоторые сборщики пожертвований свои обращения украшали как могли:

— Не скупись, дяденька, отвали дубок[2]!

— Пощедрее, пощедрее, не будьте скрягами! Царские деньги все равно скоро ни к чему будут.

А иной лишь протягивал молча кружку, при этом так заглядывал в глаза, что делалось неловко.

У Алисы в кошельке было немногим более пятидесяти рублей. Когда от отца пришла открытка, Алиса решила съездить к нему и приберегла деньги на железнодорожный билет…

— Пожертвуйте нуждающимся!

Рослый мальчуган решительно протянул кружку-копилку, Алиса взялась за сумочку и тут же осеклась.

— Не надо, — шепнула Эрнестина.

— Нет, я дам.

Алиса вынула десятку. Подросток присвистнул.

— Так мало?

Алиса добавила еще двадцать.

— Скупая вы, скупая, барышня.

Тогда Алиса отдала все, что у нее было.

Через некоторое время, когда они уже шли по Мариинской улице, Эрнестина сказала:

— Ишь богачка!

— Ведь они так несчастны.

— Этот мальчишка может запросто твои деньги проволокой выудить.

Алиса, понурив голову, ничего не ответила.

В праздник на обед был мусс.

— Детка, бери побольше!

— Спасибо, не хочется.

Помыв посуду, Алиса взяла книгу, села у окна, но не читалось.

— На тебе лица нет! Пойди поспи! — озабоченно посоветовала Эрнестина.

Алиса легла, натянула на голову одеяло. Так было легче скрыть рыдания.

Вечером Эрнестина заметила:

— Если уж так хочешь, поедем.

— Вместе! Мамочка!

Эрнестина к Алисиной радости отнеслась сдержанно, и дочь это почувствовала.

— Но тебе ведь не хочется.

— Одну я тебя не пущу.

Утром второго дня пасхи Эрнестина и Алиса отправились на вокзал. В последний раз Алиса ездила поездом еще до войны, маленькой девочкой, и теперь, взволнованная и радостная, словно прилипла к окну, даже не заметила, как мать разговорилась с соседкой.

— Дочь? — спросила незнакомка.

Алиса, оторвавшись от окна, увидела приятную молодую женщину несколько старше себя.

Поезд не спешил, и до Бруге много о чем можно было переговорить. Оказалось, что конечная цель попутчицы — Гракское имение, что на станции ее встретит муж с повозкой, что в Граках, в бывшей корчме, они держат небольшую лавку, что детей у них нет. Эрнестина в свою очередь не только посетовала на нынешнюю городскую дороговизну, но рассказала также о налете грабителей прошлым летом, об их теперешнем житье, о внезапном отъезде Густава.

— Я вашего мужа знаю. Седоватый господин с бородой. Тихий и интеллигентный. Он у нас покупал ведра, керосин, сахар.

Спутница начала рассказывать про полковника, но знала о нем немного, поскольку они с мужем в Граки перебрались недавно. К тому же Эрнестина сегодня была не очень разговорчива, и чем ближе поезд подходил к Бруге, тем становилась молчаливее.

— Может, отвезете мою дочку, раз вас на лошади встретят? — спросила она.

— Да мы вас обеих возьмем!

— Я сразу поеду обратно в Ригу.

— Как это? Почему?

— Мама!

— Я только ради Алисы поехала. А раз вы отвезете ее, то… Дома у меня осталась уйма недоделанной работы.

У Алисы на глаза навернулись слезы, новая знакомая почувствовала себя неловко, пыталась возразить, но Эрнестина была непреклонна.

Когда Густав женился на Эрнестине, ей уже исполнилось двадцать четыре года. Она вполне созрела для замужества. Ее и Нелду обучили домоводству и шитью. Но мать не-хотела, чтобы дочери шитьем добывали себе хлеб; ей казалось, что это не занятие для молодой женщины, если та хочет попасть в приличное общество. Хоть ремесло швеи и Эрнестине было не очень по душе, сидеть сложа руки на полном иждивении родителей она не хотела и брала у одной портнихи кое-какую работу на дом. Она завидовала Рудольфу, которого послали учиться. Она тоже хотела бы получить образование; в отличие от Нелды ей нравилось учиться, получать хорошие оценки. Но мать держалась других взглядов: женщине книжные премудрости ни к чему, а Эрнестина тогда была еще девочкой. Чем старше она становилась, тем чаще у нее вспыхивали беспочвенные ссоры с матерью и сестрой. Эрнестина не понимала, почему мать так часто к ней несправедливо резка, словно втайне не терпит ее, а Нелду, напротив, балует, прощая ей и леность, и ложь. Все определеннее возникало у Эрнестины намерение уйти из родительского дома, снять комнатку и начать самостоятельную жизнь, даже если бы мать была решительно против этого.

И как раз тогда, когда Эрнестина уже собиралась осуществить свое намерение, появился подходящий жених, достаточно приятной наружности, с тихим голосом и добрыми глазами, хоть уже и в летах. Мать к тому же знала, что в России он хорошо устроен, зарабатывает большие деньги и живет один в отдельном доме. Густава пригласили на обед, он произвел впечатление человека симпатичного, застенчивого. Смутные мысли и неясные мечты о муже, семье, своем доме неожиданно обрели определенность, и, когда, за три дня до отъезда, Густав сделал Эрнестине предложение, она дала согласие. И не только дала согласие, но, словно окрыленная, отправилась с ним за две тысячи верст; именно эта далекая дорога представлялась верным залогом новой жизни. Густав купил Эрнестине в Москве шубу, какую могли себе позволить только настоящие дамы. В Екатеринбурге, где была лютеранская церковь, седовласый пастор-немец благословил их старческими, дрожащими руками и навеки соединил для совместной жизни. Эрнестине казалось, что она Густава любит и очень счастлива.