Особые приметы - [50]

Шапки, береты, вельветовые штаны, куртки, фартуки, платки вокруг шеи, грязные жилеты, альпаргаты… Молодые парни, подростки, старики, ребятишки теснятся на помосте, не спуская глаз с ворот, за которыми заперт молодой бычок. Это публика простая и грубая, среди них нет туристов — читателей Хемингуэя, барчуков в широкополых шляпах, с сигарами во рту, красоток с гребнями в волосах и в накинутых на плечи мантильях, холодных англосаксонок, ищущих грубых и острых ощущений. Чтобы скоротать время, парни не торопясь строгают палки. Другие, высоко подняв над головой мехи, пьют густое местное вино. Струя входит в открытый рот четкой линией, и пьющий время от времени выписывает ею арабески и узоры, вызывая восторг у всего собрания. Мехи переходят из рук в руки, по кругу; продавцы пива и газированной воды кричат, предлагая свой товар.

Юные тореро поджидают появление животного, упражняясь пока в фигурах с мулетой, и, точно знаменитые мастера, принимают то и дело презрительные и мужественные позы.

К сожалению, им недолго удается сохранять бравый вид: как только загон открывают, оттуда стрелою вылетает молодой бычок, и их горделивая осанка мигом пропадает, словно растаяв в беспощадных солнечных лучах. Животное бросается в атаку, одним махом разрывает плащ, в бешенстве бьет рогами в доски ограды и с удивлением принимает пинки и палочные удары, которые сыплются на него из-за ограды. Стоит ему приблизиться, как люди хватаются друг за друга и, поднимая соседа, сливаются в одну многорукую и разноцветную массу. Те, что стоят у барьера, цепляются за тех, кто устроился выше, и за все, что только можно, гроздьями висят над рогами животного, словно грешники над адским пламенем на иллюстрациях Густава Доре к «Божественной комедии». За оградой толпятся женщины; одни стоят, поднимаются на цыпочки, другие сидят на земле: их лица искажены наслаждением; они осыпают бранью быка и, истошно вопя, подзадоривают мужчин.

Объектив кинокамеры медлительно запечатлевает весь ход сражения и обряд смерти быка: неудачные приемы будущих тореро, палочные удары погонщиков, бешеный восторг публики. Стоит быку отвернуться, как подбегают парни и колют его остроконечной палкой, зрители швыряют в него камнями, а какой-то батрак что есть силы тянет его за хвост. Удары градом сыплются на быка, так что места живого не остается: на рога, на затылок, на хребет, в живот, под коленки. Обычай запрещает убивать его сразу, ударом шпаги: игру следует продлить до предела, агонию надо растянуть до конца. Старший пастух пытается набросить веревку ему на рога, но бык недоверчиво отступает и упирается задом в дверь загона. Несколько раз человек безуспешно пробует набросить аркан. На губах у быка выступает кровавая пена. Ободрившись, юные тореро дразнят быка плащами. А публика швыряет в застывшее животное чем попало. Какой-то тип высовывается через брешь в ограде позади быка и огромным мясницким ножом наносит ему глубокую рану у хвоста. Кровь бьет ключом, животное мычит от боли. Собрание аплодирует отваге и изобретательности артиста. Старший пастух предпринимает еще одну попытку с арканом, но веревка соскальзывает с рогов. Он пробует снова и снова, и люди, цепляющиеся за ограду, хлыстами и прутьями отгоняют от себя животное. Бык низко пригибает голову, обнюхивает землю, делает несколько шагов, бьет копытами, ноги у него подгибаются, он падает на колени, приподнимается и снова падает, выблевывая кровью.

Его бессилие вызывает бурное ликование толпы. Униженное животное падает и, точно в тягостном и отвратительном кошмаре, видит и сознает ужас своего положения. Когда пастух наконец заарканивает его, хриплый рев толпы приветствует героический поступок. Батраки тотчас же начинают неистово колотить быка, тянут за веревку, чтобы привязать его к фонарю, и какой-то седой человек подбегает к животному и вонзает ему в бок шило. Дюжины рук держат веревку, толпа высыпает из-за ограды. Несколько молодых парней хватают животное за хвост и тянут с такой силой, что хвост, и так уже наполовину отрезанный, отрывается с корнем. Бычок, видимо, уже нечувствителен к боли, он смотрит на густую человеческую массу налившимися кровью глазами… На этом, сжалившись, пленка кончается.

Где ты? Какой пласт памяти докучает тебе? Насилие порождает насилие. Сцены зверств множатся, скрещиваются, перепутываются… Вот это происходит в полутора километрах от Йесте, между одиннадцатью и двенадцатью часами пополудни. Свидетели — жители деревни, тоже раненые, но оставшиеся в живых. Женщине кричат на улице: «Стой!» Она останавливается, ей приказывают: «Ложись» — и открывают по ней, лежащей, огонь… Она с трудом поднимается на колени и снова падает под градом оскорбительной ругани, пинков, ударов… Рабочий возвращается с работы в десять часов вечера, в городе все спокойно, как вдруг безо всякого предупреждения его прошивают очередью… Тесный лес ног окружает его, в бешенстве его осыпают пинками… Николаса Гарсиа Бласкеса, который по приказанию алькальда ехал на грузовике подбирать тела жертв, заставляют выйти из машины по той причине, что на нем красная рубаха, и он умирает под пулями… Когда быка приканчивают огромным мясницким ножом, молодые парни бросаются на его труп, трогают и ощупывают его, словно это священная реликвия, и потом, торжествуя показывают свои платки, испачканные кровью… А тот человек в оливковой роще, с простреленной рукой и ногой, он все еще в предсмертной агонии?