Особые приметы - [49]

Извлеки из забвения картину: толпа в молчании смотрит в конец улицы: из подъезда выходят два человека с красным знаменем. Красный цвет резко выделяется на фоне охряной пыли, рдеет на белизне оштукатуренных стен. Кажется, что это пламя, зажженное солнцем, и пламя это трепещет и развевается в воздухе. Это крик древней свободы, которой теперь заткнули рот, свободы тех далеких времен, когда надежды твоих соплеменников воплощались в простом и прекрасном символе. Ты смотришь, и тебе видится, как оно опять реет, непривычное после стольких лет, прошедших, но не прожитых, пустых и лишенных смысла, и ты глядишь на него с тем же чувством, с каким в фильмотеке смотрел документальные фильмы Ивенса и Кармена о гражданской войне: оборона Мадрида, сражение на Хараме, волнующие аккорды «Санта-Эспины». Двое мужчин шли со знаменем под аплодисменты толпы, и кровь гудела у тебя в висках. Ослепленный остервенелым, нестерпимым солнцем, опьяневший и словно в бреду, ты приветствовал чудесное явление символа со слезами на глазах и, потеряв над собой всякий контроль, шептал, — с какой любовью, боже мой, с какой нежностью ты шептал: «Народ, о мой народ, ты поднимаешься…»

Но нет — это не красное знамя, это всего лишь плащ тореро. Ты налил еще стакан фефиньянеса и залпом выпил.

С помоста, где ты устроился со своим киноаппаратом, тебе видно, как возвращается обратно молодой бычок и как бегут за ним остальные быки. Двое мужчин снова распускают красный плащ и быстро отбегают в сторону. Все были опять на площади. Спектакль повторяется, и, чтобы придать ему живости, церемониймейстер поджигает шнуры петард. Петарды рвутся с треском — точь-в-точь пулеметная очередь, — воздух наполняется дымом, дети затыкают уши руками, женщины истерически кричат. Животные мечутся, окончательно сбитые с толку, и какой-то парень с поразительным проворством успевает накинуть шнур с петардами на рога молодого бычка. Петарда разрывается, и животное, испугавшись, кружит на месте, словно волчок, бодается, пытаясь отделаться от шнура, брыкается, к вящему удовольствию и восторгу толпы. Несколько петард разрываются и на спине у героя, прожигают ему рубаху, и кровь проступает на ткани. Но парень отказывается от помощи и снова с палкою в руке выходит один на один с быком. Петарды рвутся одна за другой без передышки.

Когда у тебя кончается пленка, едкий запах пыли, пота и крови плывет над площадью.

Составленный из противоречивых версий обеих сторон, принимавших участие в происходившем, вот он, итог рассказа о событиях, созданного впоследствии равнодушными газетными репортерами.

При первых звуках выстрелов на мгновение возникает паника. Крестьяне пытаются отнять у жандармов карабины и бросаются на них с серпами и ножами. Основная масса поспешно отступает, мужчины же посмелее врукопашную схватываются с жандармами. Какому-то крестьянину удается отнять карабин у жандарма, и он стреляет. Жандарм Педро Домингес Рекена вскидывает руки к патронташу, но руки, залитые кровью, повисают. Он падает, и кто-то вонзает ему в шею крюк, которым скрепляют плоты. Делегат от йестенского муниципалитета Андрес Мартинес Муньос, первый помощник алькальда и управляющий конторы по найму рабочей силы, тщетно уговаривает прекратить драку. Жандармский старшина в упор стреляет в делегата со словами: «Вот тебе за твое правление!» Рухнув на землю, тот умоляет сохранить ему жизнь ради детей, но старшина приканчивает его тремя выстрелами. «Вот и все! — кричит он. — Этот уже не выздоровеет». Еще двое лежат ничком на земле, у одного из них размозжена голова. Для удобства многие жандармы стреляют из пистолетов. Трое жандармов спасаются бегством в лес, меж тем как рукопашная схватка на шоссе продолжается. Раненые расползаются сами, кто как может, оставляя в пыли кровавые следы. Один из жителей, размахивая серпом, кидается на жандарма. Другой жандарм стреляет в него в упор, и тот, сраженный, падает. Трое жандармов пристроились в стороне за скалою и обстреливают шоссе из винтовок. Те, кто еще оставался на шоссе, теперь бросаются вниз по склону через овсяное поле в оливковую рощу. Из города на подмогу своим спешит отряд гражданских гвардейцев. Жандармы остаются хозяевами положения и, не заботясь о раненых и умирающих, кидаются в погоню за беглецами. Десятки людей бегут по открытому полю. Точно разрывы петард, трещат выстрелы. Трое крестьян прячутся в сточной канаве глубиною в рост человека, и жандармы, подкараулив их, убивают двоих и тяжело ранят третьего. В другой сточной канаве они находят крестьянина, раненного двумя пулями. Тот кричит в голос, умоляет добить его. Жандарм стреляет в него два раза — в руку и в ногу: «На, получай! — кричит он. — Так дольше протянешь».

Когда через несколько часов приезжают журналисты, в сточных канавах еще плавают сгустки крови. А в одной — кровь тянется черной полосой на несколько метров. В кустах ежевики — совсем новый берет, платок и выпачканные красным тряпки — видно, кто-то пытался остановить кровь. Посреди поля лежат четыре забытых всеми трупа. Подле мертвого тела, опустившись на колени, плачет женщина. Тот, которому прострелили руку и ногу, все еще агонизирует, истекая кровью, на губах у него пена. Солнце сверкает как ни в чем не бывало, муравьи и мухи оспаривают друг у друга неожиданную добычу под зорким оком стервятников, которые неторопливо и упорно описывают концентрические круги над оливковой рощей.