Особые приметы - [48]

На поляне к колонне подходят четверо из правления, собираясь вступить в переговоры с жандармами. Девять часов утра, и арестованные находятся еще в четырех километрах от Йесте. Односельчане подходят ближе, чтобы послушать, о чем они будут говорить, и, заметив это, жандармы спускают предохранители на винтовках. Их осыпают оскорблениями. Те, из правления, вмешиваются, уговаривая сограждан успокоиться. Лицо сержанта под черной блестящей треуголкой покрывается потом.

— Еще шаг — буду стрелять, — говорит он.

— Вы слышали? — обращаются к толпе члены правления.

Крестьяне немного отступают, но не расходятся. Новые группы спускаются по склону, останавливаются на краю дороги, вливаются в толпу. Члены правления просят отпустить арестованных на поруки. Сержант не отпускает. Клетчатым платком он вытирает струящийся по лицу пот. Крестьяне угрожающе потрясают своими грубыми орудиями. Еще остается добрый час пути, а осаждающих — сразу видно — больше четырех сотен.

Шествие постепенно втягивает в себя пасечников из Боче, лесорубов из Хартоса, угольщиков из Ралы. Цепь арестантов сходит с лесного Сегурского шоссе и медленно поднимается по крутой проселочной дороге. С каждым шагом появляются все новые и новые люди, они точно вырастают из-под земли. Солнце начинает припекать; стража и арестованные задыхаются. Те, из правления, послали в городок одного из своих и объявили, что председатель и алькальд встретятся для переговоров с жандармским лейтенантом. Крестьяне, видимо, относятся к этому скептически и, воодушевленные тем, что прибывают все новые подкрепления, сокращают еще немного расстояние между колоннами.

Было десять утра, когда они различили вдали первые дома Йесте, жавшиеся к подножью замка, точно перепуганное стадо к пастуху. Лес поредел, а внизу, под шоссе, он переходит в оливковую рощу с посевами ячменя между деревьями. За поворотом, вооруженные орудиями труда, поджидают еще три сотни человек из окрестных деревень. Сержант молча смотрит на все густеющий легион, который двигается за ними, и на плотную массу людей у поворота дороги. Автоматически он отстегивает ремешок треуголки и отирает ладонью пот. Крики, оскорбления несутся со всех сторон. Жители Йесте телами загораживают ему путь.

— Разойдись!

Никто не подчиняется. Около тысячи людей окружают колонну жандармов. Пылают гневные лица крестьян, под солнцем вспыхивают затворы винтовок, дула и прицелы, солнце играет и скользит по лаку двадцати с лишним треуголок.

— Разойдись!

Толпа неожиданно сжимается, отступает и дает дорогу двум жандармам, пришедшим из города. Сержант совещается с ними, и члены правления тоже подходят к ним. Те сообщают, что председатель правления обещал самолично привести арестованных к мировому судье, но сейчас их должны немедленно освободить; и лейтенант отдает приказ отпустить их. Толпа встречает весть о победе восторженными криками. Сержант подчиняется приказу, жандармы развязывают арестованных, а родственники и друзья бросаются их обнимать; крестьяне и жандармы — все смешиваются в одну кучу, начинается перебранка, внезапно она переходит в ссору. Члены правления тщетно пытаются вмешаться. Толпа теснит жандармов, и вдруг те, сбросив плащи, направляют ружья на крестьян.

Было половина одиннадцатого, когда прозвучал залп. Аист, сладко покачивавшийся в воздухе, напуганный резкими звуками выстрелов, стремительно ринулся к земле и спрятался на колокольне йестенской церкви.

На колокольне медленно бьет одиннадцать. Толпа терпеливо ждет. Балконы, подъезды, окна, карнизы — всюду полно людей. На заборах и настилах яблоку негде упасть. На крышах домов, на фонарных столбах в самых невероятных местах висят гроздьями ребятишки и взрослые мужчины, словно акробаты сохраняя равновесие там, где, кажется, его невозможно сохранить. Многие месяцы ждали они этого часа, часа, который вознаградит их за нищенское прозябание, когда они сурово и жестоко сведут счеты с беспощадной судьбой. Солнце расплавленным свинцом льется им на головы, но они терпят. Некоторые накрыли головы платками, женщины прячутся под выцветшими зонтиками. Наиболее нетерпеливые прогуливаются на площади с палками и ясеневыми тростями в руках (как говорится, мало ли что). Опасность сплотила людей, и только ты один вне этой общности, ты один чужеземец, который наблюдает со стороны и снимает на кинопленку.

В устьях переулков — барьеры и укрытия для тореро, грузовики, заграждения, заборы. Батраки протягивают между балконами и фонарными столбами гирлянды петард, и кто-нибудь нет-нет да зажжет бенгальские огни или пустит ракету, которая, жужжа, взвивается высоко в небо и там разрывается. Посреди улицы юные тореро с импровизированными мулетами и грязными, из лоскутов, плащами караулят случай показать себя. Сгрудившись за колесами повозки или под кузовом грузовика, верещат женщины. Гонцы оповещают о том, что старшие пастухи вот-вот появятся. Ложная тревога, крики, толкотня, давка. Толпа теснится, обстановка накаляется.

Как только животные показываются на улице, люди стремглав разбегаются в стороны. Молодой черный бычок — новильо — бежит впереди, а за ним полдюжины смирных быков бегут, гремя на ходу колокольцами. Погонщики идут сзади, и пока двое юных тореро поддразнивают боевого бычка, те подгоняют отстающих. Молодой бычок, кажется, удивлен происходящим, он нюхает носом землю и, не решив, нападать ему или нет, словно советуясь, оглядывается на взрослых. Какой-то человек быстро пробегает перед самым его носом и на ходу ударяет его палкой по хребту. Животное мычит и поворачивается на сто восемьдесят градусов, собираясь боднуть человека. Публика разражается аплодисментами. Юноши дразнят молодого бычка, подбегают к нему, но на него напирают остальные быки, он бросается вперед, и юные тореро стремглав разбегаются. Им на смену выходят молодые парни в засаленных рубахах и фартуках. Быки несутся по улице во весь опор. Толпа с криком раскалывается и бросается врассыпную. Каждый спасается как может, втискиваясь в битком набитые парадные, карабкаясь на оконные решетки, цепляясь за балконы и карнизы, бежит, удирает от быков сломя голову. Неожиданно молодой бычок и старые быки поворачивают обратно и устремляются вверх по улице, их опережает дробь колокольцев, топот парней, дикие вопли — смесь ужаса и восторга неистовствующей толпы. Прохожие забились в парадные, гроздья тел повисли на решетках окон. Батраки размахивают граблями, колами и, когда животные проносятся мимо, бегут за ними вдогонку и что есть сил бьют их по хребту, по бокам, по крупу, по подколенкам, по животу. В несколько секунд улица пустеет. И только один рассвирепевший бык бодает зазевавшегося растяпу, топчет его и, взметнув на рога, под звон колокольчика мчится дальше в сумасшедшем беге и вместе с остальными пропадает из твоего поля зрения.