Особо опасная статья - [5]

Французский язык – язык любви. На нем слагаются романтические песни, и голос той, что заговорила, был похож на бег только что растаявшего ручейка по камням.

– Что она говорит, директор Гоффе? – справился следователь.

– Мадемуазель Вишон говорит, что не нужно консула, она спасет честь мужчины, пытающегося спасти ее честь.

Запах духов в помещении стал перебивать вонь окалины.

– Получается, она довольно сносно понимает по-русски? – удивился Кряжин.

– Слова «консул» и «республика» – международные, господин следователь… – скромно потупил взор директор Гоффе. – Не говоря уже о слове «Кутузов».

– Хорошо, – разрешил Кряжин. – Пусть спасает.

Через четверть часа следователь знал все до мельчайших подробностей. Мадемуазель Вишон в середине разговора стал помогать мсье Дюбуи, так что по его окончании Кряжин имел возможность увериться в том, что противоречия отсутствуют. Техника похищения сына известного в столице угольного магната Кайнакова Альберта Артуровича была столь же проста, сколь и дерзка.

Хотя, если разобраться, это был меньший риск, нежели пытаться отбить девятилетнего мальчугана из бронированного «Мерседеса», набитого охранниками.

– Вези мадемуазель со спутником, директором и охранником ко входу в прокуратуру, – приказал Саланцеву Кряжин. – Я подъеду туда через час. Кайнаков уже прилетел в Москву?

– Да, – ответил опер. – У него на квартире наши люди.

– Не нужно созваниваться… – пробормотал Дюбуи.

– Вы об ассоциации телохранителей или о консуле?

– И о том, и о другом, – смущенно пробормотал тот.

– Видите ли, Жорж, – и Кряжин опять пожевал губами, – консула пришлось бы вызывать в обязательном порядке. А существует ли в природе международная ассоциация телохранителей, мне неизвестно.

В воздухе опять запахло сгоревшим металлом.

– Но, если вы снова начнете хмурить взгляд… – жестокий следователь похлопал себя папкой по пиджаку. – Вам есть разница, посредством чего я вам испорчу карьеру телохранителя? Есть ассоциация, нет ассоциации… В Японии самурай, не сберегший честь своего хозяина, делал себе харакири. Если не делал, его резали другие самураи. Что так, что так… Саланцев, рассаживай людей в автобус!

Квартира Кайнаковых – Альберта Артуровича, президента угольной корпорации «Транс-Уголь», и его жены Ангелины Викторовны, домохозяйки, – представляла собой обычное жилище для людей данного достатка и социальной принадлежности. Восемь комнат с двумя санузлами и кухня, в которой в три потока могла отобедать мотострелковая рота, занимали два этажа и площадь типичного дачного участка среднего горожанина. На этих шести сотках, умощенных паркетом и испанским кафелем, размещались бильярдная, бассейн, библиотека и летний сад с выходом к Москве-реке. Здесь, с высоты птичьего полета, хозяева могли предаваться воспоминаниям о нищенской молодости, когда были должны всем знакомым, читать Набокова, дожидаясь, пока ветер перелестнет страницу, и верить, что бессмертие – не миф.

Ныне в этой квартире царил траур. Скорбь, замешенная на проклятиях. Молодая Ангелина Викторовна, не стесняясь присутствия следователя Генпрокуратуры, кляла мужа за то, что у них «есть все это и еще сто раз по столько».

– Нужно было жить, как жили! – кричала она, прижимая совершенно мокрый платок к раскрасневшимся от длительного плача глазам. – Четырехкомнатная на Большом Факельном («Это где?» – сразу подумал Кряжин, живший именно на этой улице), трехлетний «Мерседес» и лето на Кипре! Что еще тебе нужно было?! И никому не нужен был наш ребенок, кроме нас! Но стране нужен уголь, а нам достаток!.. Кому теперь нужен этот достаток? Будь он проклят!

Альберт Артурович своей вины не чувствовал. Еще до восклицаний жены он строго предупредил следователя о том, что если они не в состоянии, то он сам все уладит, но чтобы потом к нему не было никаких претензий. Лицо магната было исцарапано собственными ногтями, как у младенца, глаза горели углем не хуже антрацита, что добывала его корпорация, и со стороны казалось, что от желания броситься к прозрачному сейфу с восемью единицами стрелкового оружия в гостиной его останавливает лишь присутствие власти.

– Почему вы не спрашиваете, есть ли у меня враги? – не удовольствовавшись тем, что следователь молча наблюдает за семейной сценой, воскликнул Кайнаков.

– Я жду, пока вы закончите, – вяло потянувшись в кресле, ответил Кряжин. – Если же вас удовлетворит глупое звучание этой фразы, я ее произнесу. Скажите, Кайнаков, у вас есть враги? Нет, лучше так: у вас есть враги, специализирующиеся на киднепинге?

Альберт Артурович немного успокоился, изобразил на лице тягостное раздумье, после чего сообщил, что таких врагов у него нет.

– Вам стало легче, Кайнаков? – Кряжин с визгом расстегнул молнию на папке и выложил из ее несколько листов на стол. – Если бы вы знали, Альберт Артурович, вы бы мне сразу сказали. Вас не обидит, если я попрошу вас не давать мне больше советов?

Кайнаков, остывая прямо на глазах, сказал, что не обидит.

Довольный Кряжин встал и направился к стене, увешанной фотографиями в золоченых рамках. Над ними располагались головы леопарда, волка и медведя. Рядом была голова гепарда, однако задавать вопросы по поводу убийства животного, занесенного в Красную Книгу, в данный момент было неуместно. Саланцева следователь отправил в управление за аппаратурой, сам же, дожидаясь, пока жильцы квартиры войдут в состояние, при котором возрастает возможность продуктивно мыслить, стал тянуть время.